с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать лет. В мыслях у него пронеслись воспоминания о временах создания Палестины и Израиля. Но это было сплошное кокетство с самим собой, он всегда думал только о деньгах, а не о политике и не об идеалах. Один из мальчиков из сиротского приюта — Макс мучительно пытался вспомнить его имя, — попал на Ближний Восток в самом конце войны. Он собрал какой-то отряд из местных бойцов, чтобы воевать с британцами, а потом приехал в Лондон, чтобы набрать добровольцев. Он и Макс — его звали Доу! Это воспоминание внезапно посетило Макса в пустыне. Они встретились и пошли в кафе в Виллесдене. Макс прекрасно помнил даже мелкие детали того дня. Черно-белые скатерти в клеточку и бутылки разбавленного водой кетчупа. Он слушал то, что говорил Доу, но идеи, о которых он рассуждал — независимость, свобода, государство для евреев — мало что значили для него. Макс был озабочен только добыванием денег, и именно они означали для него свободу, деньги были равносильны независимости. Макс слушал Доу, но не видел в его рассуждениях ничего интересного для себя. Это было в самом начале его карьеры. Забавно, что те же самые слова звучат и теперь, но для него они обрели теперь иной смысл.
— Что мы можем сделать, Макс? — Танде усмехнулся. — Я верю, что развитие экономики — это единственное условие и основа мира. У нас много людей в правительстве, которые не разделяют мою точку зрения. Но если мы хотя бы не попытаемся воплотить в жизнь такие проекты, как этот, то здесь всегда будет царить нищета. Конечно, у них есть самобытная культура, особенный образ жизни, но мир уже изменился. Он меняется постоянно. Вскоре у этих людей будет радио и телевидение, у многих уже есть. Они увидят другой мир, мир с генераторами Ингерзоль, холодильниками и автомобилями. Я говорил об этом Ам… с другом, — быстро поправился он, — они хотят получить шанс, как любой человек. Верблюд или автомобиль. Я знаю, что выбрал для себя.
Макс кивнул и оглянулся по сторонам. Ему понадобилось сорок
лет, чтобы понять суть таких рассуждений. Он вдруг подумал: а что же теперь делает Доу, где он? Макс был уверен, что отклонил тогда его предложение совершенно правильно. Дело в том, что теперь он не только мог рассуждать на подобные темы, но он мог еще и сделать что-то конкретное. Это ему позволяли те самые сорок лет делания денег. Без его теперешнего капитала и богатства он не смог бы оказаться там, где был сейчас. Он стоял в самом центре Африки посреди жаркой пустыни, вдыхал сухой и горячий воздух, смотрел на безупречно белое небо, лишь слегка тронутое голубым цветом. Вдали виднелись выветренные ветром нагромождения камня, еще дальше начинался каньон, который пересекал равнину, окружая стеной Пустые Земли.
Он заметил главного инженера Ги Лебланка, который шел к ним. Это имя очень ему подходило, своего рода ирония — «белый», так подумал Макс и мысленно усмехнулся, пока инженер подходил ближе.
— Ги, — сказал он, пожимая ему руку, — все устроились?
73
В машине их было пятеро. Мадлен, примерно наполовину старший по возрасту Свен, два итальянских психиатра и Горан — молодой переводчик из организации. Они остановились на углу улиц Цара Душана и Тадеуша Костюшко у огромного зеленого массива парка на Калимегдане. Они ждали двух британских журналистов, искавших возможность съездить в Сараево в составе какой-нибудь миссии. Артиллерийские обстрелы и налеты авиации в прошлом месяце нанесли большой урон зданиям вокруг. Их команда собиралась доставить продукты беженцам из города Илиджа, который находился примерно на расстоянии двух миль от Сараево. Все нервничали, сообщения о перестрелках и сопровождавших их жестокостях потрясли всех в офисе. Правда это или нет, не было никакой другой возможности перепроверить эти рассказы, кроме личного приезда на место происшествия. В обмен на то, что журналистов везли в машине под белым флагом благотворительной организации, журналисты согласились сделать все возможное, чтобы предать огласке положение женщин, с которыми
они собирались встретиться.
Все надели на себя бронежилеты поверх маек. Это был жаркий весенний денек, но никому не было дела до того, какая погода. Шеф бюро Ассошиэйтед Пресс велел им высматривать снайперов вокруг Илиджи и предостерег их от самостоятельных прогулок вне территории, охраняемой войсками ООН в Сараево. Мадлен устроилась сзади вместе с доктором Каринелли и его ассистенткой — милой круглолицей молодой женщиной по имени Антония. Они передавали по кругу сигареты и шоколад в стремлении удержать свои нервы в узде.
Наконец журналисты подъехали на своем специально оснащенном «фольксвагене», на лобовом стекле которого виднелся узор, похожий на паутину, шедший от места, в которое попала пуля. Один из бортов автомобиля тоже был прошит пулями. Глаза Мадлен расширились, когда она увидела эту машину, но она ничего не сказала. Небольшой конвой направился на восток от города.
Они остановились в Тузле на обед, поболтали со шведскими и аргентинскими миротворцами ООН, сидевшими за соседним столиком в маленьком кафе в центре города. Они были оптимистами: Тузла, по их словам, была райским уголком покоя между тремя враждующими сторонами — сербами, хорватами и мусульманами. Мадлен обратила внимание на пожилого мужчину с печальным выражением лица, который прислушивался к их разговору, сидя в углу. Он поднялся и прошел мимо их стола, бормоча что-то себе под нос. Она не могла понять слов, но их смысл сводился к тому, что они сами не знали, о чем говорят. Она вопросительно посмотрела ему вслед, когда он покинул кафе.
— Вы англичанка? — спросил один из журналистов, усаживаясь на свободное место возле нее. Она взглянула на него.
— Да. — У нее не было ни малейшего желания пускаться в подробные объяснения на этот счет. В Англии она была венгеркой. В Сербии стала англичанкой. Это сделало вещи намного проще.
— Из Лондона, не так ли? — Он аккуратно зажал сигарету между пальцами, желтыми от табака.
