Умеш? — спросила Комола.
— Видел, мать.
Тогда Комола притащила стоявшую неподалеку плетеную скамеечку, уселась на нее и попросила:
— Расскажи, какие они?
Ромеш не стал звать обратно убежавшую в досаде Комолу.
Тонкий серп молодого месяца скрылся из глаз, спрятавшись в густых зарослях бамбука. Свет на палубе притушили, — матросы и капитан спустились вниз поужинать и спать. Ни в первом, ни во втором классе других пассажиров не было, а почти все ехавшие в третьем классе перебрались на берег готовить себе пищу. В просветах чернеющей массы береговых зарослей мелькали огни расположенных неподалеку лавчонок. Мощное течение полноводной реки громыхало якорной цепью, и дыхание великого священного Ганга заставляло время от времени вздрагивать весь пароход.
Любуясь поразительной новизной развернувшегося перед ним незнакомого ночного пейзажа с его смутно угадывающейся бесконечностью укрытых темнотой просторов, Ромеш вновь и вновь пытался разрешить мучительный для себя вопрос: он понимал, что ему так или иначе обязательно придется расстаться или с Хемнолини, или с Комолой. Сохранить обеих — о таком компромиссе не могло быть и речи. У Хемнолини еще есть какой-то выход: она может забыть Ромеша, может выйти замуж за любого другого. Но Комола… Как решиться ее бросить, раз у нее нет иного приюта в этом мире?
Но эгоизм мужчины безграничен. Ромеша отнюдь не успокаивало, что Хемнолини может его забыть, что есть на свете кому о ней позаботиться, что он для нее не единственный. Скорее наоборот, — сознание всего этого лишь усиливало его мучительную тревогу. Ему представлялось, что он смутно видит сейчас Хемнолини рядом с собой. Но в ту же минуту, простирая к нему с безмолвной мольбой руки, она уже исчезает навеки, и он не может к ней приблизиться.
Под тяжестью своих дум он бессильно уронил голову на ладони.
Где-то вдали завыли шакалы. Из деревни им немедленно отозвались тявканьем неугомонные собаки.
Очнувшись от этих звуков, Ромеш вновь поднял голову и увидел Комолу,
которая стояла, держась за поручни, на темной безлюдной палубе.
Юноша поднялся с кресла и подошел к ней.
— Почему ты до сих пор не спишь, Комола? Ведь уже очень поздно…
— А сам ты разве не собираешься ложиться? — спросила девушка.
— Я тоже сейчас приду. Тебе постелено в каюте справа. Не жди меня, ступай скорей.
Не вымолвив больше ни слова, Комола очень медленно направилась к своей каюте. Не могла же она сказать Ромешу, что наслушалась сейчас рассказов о привидениях, а в каюте темно и пусто!
По звуку ее тихих, нерешительных шагов Ромеш догадался о ее смятении, и сердце его сжалось.
— Не бойся, Комола, — сказал он. — Ведь моя каюта рядом с твоей, я оставлю дверь между ними открытой.
— Мне нечего бояться! — ответила Комола и решительно тряхнула головой.
Войдя к себе, Ромеш потушил лампу и лег.
«Комолу бросить никак нельзя, — продолжал он свои размышления. — А значит, прощай Хемнолини. Итак, решение принято. Пути назад нет и… Прочь все колебания!»
И в то же время юноша чувствовал, что расстаться с Хемнолини для него равносильно смерти. Не в силах больше лежать, он поднялся с постели и вышел на палубу. Но, стоя в ночной темноте, он вдруг понял, что его душевное смятение, его личное горе не заполняют собой всю бесконечность времени и пространства. Усеявшие небосвод звезды мерцают спокойно, — что для них какая-то незначительная история Ромеша и Хемнолини, она их ничуть не трогает! Сколько еще будет таких же звездных осенних ночей, и эта река никогда не перестанет журчать мимо пустынных песчаных отмелей, среди шуршащих камышей, в тени деревьев, осеняющих спящие деревни! Она будет струиться и тогда, когда все огорчения Ромеша, все тяготы его жизни обратятся в горсть пепла от погребального костра и, смешавшись с вечной землей, исчезнут навсегда!
Глава двадцать седьмая
Было еще темно, когда Комола проснулась. Осмотревшись, она заметила, что около нее никого нет, и тут вспомнила, что эту ночь провела на пароходе. Тихонько приоткрыв
дверь, девушка выглянула наружу. Над молчаливой водой тонкой пеленой стлался легкий прозрачный туман, темнота с каждой минутой все больше расплывалась в сероватую мглу; на восточном краю горизонта, за лесом, расцвела заря, и вскоре стальная поверхность реки запестрела белыми парусами рыбачьих лодок.
Комолу охватила какая-то щемящая безотчетная тоска. Почему осенняя заря не явила сегодня своего сияющего лика, а была будто затуманена слезами? И почему к горлу подступают беспричинные рыдания, а на глаза все время навертываются слезы? Еще вчера она даже не вспоминала о том, что у нее нет ни свекра, ни свекрови, ни знакомых, ни подруг. Что же случилось нынче, отчего она вдруг подумала о своем одиночестве, не видя опоры даже в Ромеше? Почему ей пришла в голову мысль о собственной слабости и о величии расстилающейся перед ней вселенной?
Комола долгое время тихо стояла в дверях. Вода уже заискрилась, словно поток расплавленного золота. Матросы взялись за работу, застучала машина. К берегу гурьбой сбежалась деревенская детвора, спозаранку разбуженная грохотом якорных цепей и постукиванием машины.
От этого шума Ромеш проснулся и, поднявшись с постели, направился к каюте, где спала Комола. Девушка вздрогнула и еще плотнее укуталась в покрывало, будто стараясь укрыться от Ромеша.
— Ты уже умылась, Комола? — спросил он.
Девушка, вероятно, не могла бы объяснить, почему вдруг рассердилась на Ромеша за этот вопрос, но она действительно рассердилась и, отвернувшись, лишь отрицательно покачала головой.
— Скоро все встанут, а ты до сих пор не готова, — продолжал он.
Комола ничего не ответила и, сняв с кресла свежее сари и полотенце, быстро прошла мимо Ромеша в ванную. Нельзя сказать, чтобы его утреннее посещение и некоторую заботливость Комола сочла совсем ненужными, но что-то было в них оскорбительное, она почувствовала, что Ромеш в отношениях с ней не желает переступать намеченную границу. Как уже говорилось, она не жила в доме свекра, почтенные родственницы не учили
