внимания. Это я нигде не могу долго усидеть.
— Не беспокойтесь о Джогене, Нолин-бабу, заметил Оннода-бабу, — ему быстро все надоедает, трудно удержать его на одном месте.
Когда Джогендро ушел, Оннода-бабу спросил Нолинакху, где он живет. Нолинакха рассмеялся.
— Не могу сказать, чтобы у меня было какое-нибудь определенное место жительства. У меня много знакомых, каждый приглашает к себе, вот я и кочую от одного к другому. Мне это нравится, но иногда все-таки возникает потребность побыть одному. Поэтому Джоген-бабу снял для меня квартиру как раз в соседнем с вашим доме. Этот квартал, кажется, действительно очень тихий.
Оннода-бабу изъявил свою особую радость при таком сообщении, но будь он наблюдательнее, он заметил бы, как на мгновение исказилось от боли лицо Хемнолини, когда она услышала об этом. Ведь здесь жил раньше Ромеш.
Тем временем доложили, что чай подан, и все спустились в столовую.
— Хем, дорогая, — обратился Оннода-бабу к дочери, — налей Нолину-бабу чашку чая.
— Нет, Оннода-бабу, — проговорил Нолинакха, — я не буду пить чай.
— Ну, что вы, Нолин-бабу, хоть одну чашку, а не хотите, то отведайте хоть сладкого.
— Прошу меня извинить, но не могу.
— Вы же сами доктор, не мне вам объяснять, что выпить немного горячей воды под предлогом чаепития через три-четыре часа после полуденной трапезы для желудка очень полезно. Конечно, если вы не привыкли, то можно вам приготовить совсем слабый чай.
Нолинакха в нерешительности посмотрел на Хемнолини. По выражению ее лица он понял, что ей кажется, будто она разгадала причину его страха перед чаем, и возмущена. Тогда, глядя прямо на девушку, он заговорил:
— Это совсем не то, что вы предполагаете, не думайте, что я брезгаю садиться за ваш стол. Раньше я постоянно пил чай, да и теперь еще люблю его аромат: мне приятно смотреть, как его пьете вы. Но вы, вероятно, не знаете, что моя мать очень ревностно относится к соблюдению обрядов, а у нее, кроме меня, никого нет, и я хочу быть как можно ближе
к ней, поэтому и не пью чаю. Но я вполне разделяю то удовольствие, которое испытываете сейчас вы во время чаепития, и, следовательно, пользуюсь вашим гостеприимством.
Вначале разговоры Нолинакхи задевали Хемнолини. Ей казалось, что Нолинакха не раскрывает перед ними своего истинного «я», а лишь пытается укрыться за потоком слов. Хемнолини не понимала, что при первом знакомстве Нолинакхе было очень трудно преодолеть свою застенчивость, поэтому очень часто он становился резок, что не было присуще его характеру. Даже когда он начинал высказывать то, что действительно думал, в его интонациях было что-то неестественное, и он сам понимал это. Вот почему, когда Джогендро не выдержал и собрался уходить, он почувствовал угрызения совести за свои речи и попытался сбежать.
Но стоило Нолинакхе заговорить о матери, как Хемнолини стала смотреть на него с уважением. Ее трогало то, что при одном только упоминании о ней лицо юноши озарялось светом глубокой и чистой любви. Ей хотелось еще поговорить с Нолинакхой о его матери, но она стеснялась.
— Вот как! — поспешил откликнуться Оннода-бабу на объяснение Нолинакхи. — Знай я это раньше, я никогда не стал бы предлагать вам чаю. Извините меня, пожалуйста!
— Зачем же из-за того, что я не пью чаю, лишать меня той любезности, с которой вы предложили мне его, — слегка улыбнувшись, ответил Нолинакха.
Когда Нолинакха ушел, Хемнолини с отцом поднялись в гостиную. Девушка стала читать ему статьи из бенгальского журнала, но вскоре отец уснул. С некоторых пор такие приступы слабости стали для него обычными.
Глава сорок третья
За короткое время знакомство Нолинакхи с Оннодой-бабу и его дочерью выросло в настоящую дружбу. Сначала Хемнолини думала, что с Нолинакхой можно говорить только о вопросах сугубо отвлеченного характера, она и не предполагала, что с ним, как с обыкновенным человеком, можно беседовать на житейские темы. И все-таки среди шуток и веселых разговоров он всегда сохранял какой-то отсутствующий вид.
Однажды,
когда Нолинакха беседовал с Оннодой-бабу и Хемнолини, в комнату вошел Джоген и возбужденно заговорил:
— Ты знаешь, отец, члены «Брахмо Самадж» стали теперь называть нас учениками Нолинакхи-бабу. Из-за этого я сегодня поссорился с Порешем.
— Но я не вижу в этом для нас ничего обидного, — слегка улыбнувшись, заметил Оннода-бабу. — Я чувствовал бы стыд, если бы состоял в обществе, где нет ни одного ученика, а есть только учителя. Там из-за шума желающих поучать невозможно было бы чему-нибудь научиться.
— И я присоединяюсь к вам, Оннода-бабу, — поддержал его Нолинакха. — Давайте создадим общество учеников и будем отыскивать, где есть возможность получить знания.
— Довольно, тут нет ничего смешного, — нетерпеливо сказал Джогендро. — Никто не может стать вашим другом или родственником, Нолин-бабу, без того, чтобы его не обозвали вашим учеником. От такого прозвища шуткой не отделаешься. Перестаньте заниматься подобными вещами.
— Объясните, что вы имеете в виду? — спросил Нолинакха.
— Я же слышал, что вы дышите через ноздри согласно системе йогов, созерцаете солнце в час восхода, не садитесь за пищу, пока не выполните различных обрядов, и благодаря всему этому бы, как говорят в обществе, «выпали из ножен».
Стыдясь за резкую выходку брата, Хемнолини низко опустила голову. Нолинакха же улыбнулся:
— Конечно, потерять свои ножны считается в обществе преступлением. Но идет ли речь о мече, или о человеке, разве он целиком находится в ножнах? Та часть, которая вынуждена оставаться в ножнах, у всех мечей одинакова, — только рукоятка разукрашена в соответствии с желанием и искусством мастера. Ведь не станете же вы отрицать, что вне ножен человеческого общества должно остаться место для проявления индивидуальных особенностей каждого. Но меня удивляет, как могут люди видеть и обсуждать те безобидные вещи, которые я совершаю дома втайне от всех?
— Да разве вам не известно, Нолин-бабу, что принявшие на свои плечи бремя ответственности за мировой прогресс считают
