вопрос был неприятен самой Комоле.
Желая не упустить нить разговора, Ромеш снова обратился к ней:
— Зачем ты все делаешь сама? Дай я помогу тебе!
У деятельных людей есть тот недостаток, что они всегда относятся с недоверием к возможностям других. Они боятся, что если за их дело примется кто-нибудь другой, он обязательно все испортит. Поэтому Комола, смеясь, сказала.
— Нет, эта работа не для тебя.
— Мы, мужчины, народ очень терпеливый, — ответил Ромеш, — поэтому кротко сносим презрение женщин и не бунтуем. Представляю, если бы женщина очутилась в таком положении, какую бы ужасную бурю она подняла! Ну, а почему ты дяде не запрещаешь помогать, неужели только я такой неспособный?
— Не могу тебе этого объяснить, но стоит лишь мне представить, как ты выметаешь сажу из кухни, меня начинает разбирать смех. Уходи отсюда, смотри, какая пыль!
Ромеш пытался продолжать разговор:
— Но ведь пыль людей не выбирает, она садится и на тебя и на меня.
— Так ведь я работаю — и мне приходится терпеть. А тебе зачем дышать пылью?
Понизив голос, чтобы не слышали слуги, Ромеш нежно сказал:
— Я хочу делить с тобой все — будь то работа или что-нибудь другое.
Комола залилась краской и, ничего не ответив, отошла в сторону.
— Вылей-ка сюда еще кувшин воды, — обратилась она к Умешу, — разве не видишь, сколько грязи здесь накопилось! Дай мне метлу! — Сказав это, она с особым рвением занялась уборкой. Глядя, как Комола орудует метлой, Ромеш с беспокойством воскликнул:
— Ах, Комола, зачем ты это делаешь?
Вдруг за его спиной послышался голос:
— Что же плохого в этом занятии, Ромеш-бабу? Вы научились английским манерам и готовы сколько угодно твердить о равенстве. Но если считать труд подметальщиц унизительным, зачем допускать, чтобы слуги этим занимались? Я, может быть, и глупец, но спросите меня, что я думаю по этому поводу, и я вам отвечу: в руках старательной девушки каждый прутик метлы мне кажется прекрасным и светящимся, словно солнечный луч. Я почти
закончил расчистку твоих джунглей, мать, — продолжал Чокроборти, — теперь тебе придется указать мне, где и какие овощи ты хочешь посадить.
— Потерпи немножечко, дядя, — ответила Комола, — дай мне вымести эту комнату.
Закончив уборку, Комола накинула на голову край сари и вместе с дядей вышла в сад. Там она с озабоченным видом принялась обсуждать, где устроить огород.
В хлопотах незаметно пролетел день, но дом так и не был полностью приведен в порядок. Это бунгало давно уже пустовало и стояло запертым. И теперь, прежде чем поселиться в нем, надо было еще несколько дней мыть и скрести комнаты, проветривать помещение.
Поэтому к вечеру им опять пришлось возвратиться под кровлю Чокроборти. Сегодня это весьма огорчило Ромеша. Он весь день мечтал, как вечером, сидя в этом тихом домике, при свете лампы, он будет изливать свою душу стыдливо улыбающейся Комоле. Теперь же, предвидя задержку с переездом еще на несколько дней, он отправился в Аллахабад, чтобы устроиться в местную адвокатуру.
Глава тридцать пятая
На следующий день Комола пригласила Шойлоджу на обед в свое новое жилище. Молодая женщина, накормив Бипина, проводила его на службу, а затем пошла к подруге. Уступая настояниям Комолы, дядя решил освободиться на этот день и устроил в школе каникулы. Под деревом ним женщины разложили всю провизию и при деятельном участии Умеша занялись стряпней.
Когда обед был приготовлен и все поели, дядя удалился в дом подремать, а подруги, усевшись в тени, стали вести свои нескончаемые разговоры. Спокойная беседа зимним солнечным днем на берегу реки в густой тени дерева так успокаивающе подействовала на Комолу, что все ее тревоги унеслись далеко, далеко, словно коршуны, которые парят в вышине и на фоне безоблачного неба кажутся едва заметными точками.
День не успел еще угаснуть, как Шойлоджа забеспокоилась, стала собираться домой, — скоро должен был возвратиться со службы ее муж.
— Неужели ты хоть на один день не можешь отступить от своих правил, сестра
? — спросила ее Комола.
Шойлоджа ничего не ответила; слегка улыбнувшись, она коснулась рукой подбородка Комолы и отрицательно покачала головой. Затем вошла в дом и, разбудив отца, сказала, что собирается домой.
— Идем с нами, милая, — обратился Чокроборти к Комоле.
— Нет, — ответила она, — мне тут надо кое-что сделать, я приду попозже.
Дядя оставил с Комолой своего старого слугу и Умеша, а сам отправился проводить Шойлоджу. У него еще были здесь какие-то дела, и он пообещал скоро вернуться.
Комола окончила свои хлопоты еще до захода солнца. Плотно укутавшись в теплую шаль, она вышла в сад и села под развесистым деревом. Там, далеко на западе, за высоким берегом, у которого стояли парусники, устремляя в багровое небо свои черные мачты, садилось солнце.
К Комоле тихонько подошел Умеш.
— Мать, ты давно не жевала пана. Перед тем как уйти из дома дяди, я взял его и принес сюда, — и он протянул ей завернутый в бумагу пан.
Комола, наконец, очнулась и, заметив, что уже совсем стемнело, поспешно встала.
— Мать, господин Чокроборти прислал за тобой экипаж, — проговорил Умеш.
Перед тем как уехать, Комола вошла в дом, чтобы еще раз взглянуть, все ли в порядке.
В большой гостиной, на случай зимних холодов, был устроен камин. На каминной доске горела керосиновая лампа. Туда же положила Комола сверток с паном и еще раз обвела глазами комнату, перед тем как выйти. Вдруг на бумаге, в которую был завернут пан, она увидела свое имя, написанное рукой Ромеша.
— Откуда ты взял эту бумагу? — обратилась она к Умешу.
— Она валялась в углу комнаты господина, я поднял ее, когда подметал пол.
Комола стала читать, стараясь не пропустить ни слова. Это было письмо Ромеша к Хемнолини. По рассеянности он совершенно о нем забыл. Комола прочла все до конца.
— Что же ты все стоишь, мать, и молчишь, — заговорил Умеш. — Ведь скоро уже ночь.
В ответ не раздалось ни звука.
Взглянув на лицо Комолы, Умеш испугался.
— Ты разве не слышишь меня, мать? Пойдем
