теперь всякий может подумать, что Ромеш старается увильнуть от ответственности за свои поступки. К тому же для него была невыносимой мысль, что тогда все это будет выглядеть, как триумф Окхоя. «Окхой действительно считает мужем Комолы какого-то другого Ромеша, — продолжал рассуждать юноша, иначе он ни за что бы не ограничился одними намеками, а устроил шум на весь город. Надо во что бы то ни стало немедленно что-то придумать».
Но тут пришло еще одно письмо. Оно было от начальницы школы, где училась Комола. Она писала, что девушка находится в очень угнетенном состоянии, и она не считает себя вправе оставлять Комолу на праздники в пансионе. Со следующей субботы начинаются каникулы, и Ромешу совершенно необходимо взять девушку на это время домой.
Взять к себе Комолу в следующую субботу! А в воскресенье его свадьба!
Вдруг в комнату влетел Окхой.
— Ромеш-бабу, вы должны меня простить, — заговорил он. — Если бы я знал, что вы так рассердитесь на столь безобидную шутку, я бы не коснулся этой темы. Ведь обычно люди сердятся только тогда, когда в шутке есть доля правды, в моих же словах нет никакого основания для того, чтобы при всех так выражать свое возмущение. Оннода-бабу со вчерашнего дня не перестает ругать меня, а Хемнолини даже разговаривать со мной не желает. Когда я сегодня утром зашел к ним, она сразу же вышла из комнаты. Ну скажите, что я сделал плохого?
— Мы все это обсудим в свое время, — ответил Ромеш. — А сейчас, простите, я очень занят!
— А, понимаю, приготовления к свадьбе, — ведь времени осталось совсем мало! Тогда я не буду отрывать вас от приятных забот. До свиданья, — и Окхой скрылся.
А Ромеш отправился в дом к Онноде-бабу. Войдя, он сразу увидел Хемнолини. Уверенная, что он придет рано утром, она давно приготовилась к встрече: сложенное и завернутое в платок вышивание лежало на столе, рядом со столом стояла фисгармония. Девушка предполагала заняться с Ромешем музыкой, как они делали всегда, но втайне надеялась услышать и другую музыку, —
ту, которая звучит в сердцах одних влюбленных и слышна только им.
При появлении Ромеша она нежно улыбнулась, но улыбка тотчас угасла, так как Ромеш прежде всего спросил, где Оннода-бабу.
— Отец у себя в кабинете, — ответила она. — Разве он вам очень нужен? Может быть, подождете? Папа спустится к чаю.
— У меня к нему неотложное дело. Я не могу ждать.
— Тогда идите, он у себя.
Ромеш ушел.
«Неотложное дело!» В этом мире дела не терпят промедления, лишь любовь должна терпеливо ждать у дверей своего часа.
Казалось, в эту минуту ясный осенний день со вздохом притворил золотую дверцу своей сокровищницы радостей.
Хемнолини отодвинула кресло от фисгармонии и, пересев к столу, взялась за вышивание. Но у нее было такое чувство, будто игла скользила не по материи, а вонзалась прямо ей в сердце.
Много же времени, однако, требует неотложное дело Ромеша! Оно, как раджа, забирает себе столько часов, сколько пожелает, а любовь вынуждена ждать лишь милостыни!
Глава четырнадцатая
Ромеш вошел к Онноде-бабу.
Старик дремал в кресле, прикрыв лицо газетой. От вежливого покашливания Ромеша он тотчас проснулся и, протянув ему газету, воскликнул:
— Ты читал, Ромеш, сколько людей погибло в этом году от холеры?
Но Ромеш предпочел сразу приступить к изложению цели своего посещения.
— Свадьбу придется на несколько дней отложить, — сказал он. — У меня срочное дело.
Эти слова заставили Онноду-бабу моментально забыть о жертвах холеры. Некоторое время он пристально смотрел на Ромеша, затем проговорил:
— Что случилось, Ромеш? Ведь приглашения уже разосланы.
— Можно сегодня же известить всех приглашенных, что свадьба откладывается на следующее воскресенье.
— Ты меня поражаешь, Ромеш! Это же не судебный процесс, который можно откладывать на любой срок и назначать, когда вздумается! Хотел бы я знать, что за срочное у тебя дело?
— Оно действительно очень важное и срочное.
— «Срочное!» — и Оннода-бабу упал в кресло, как сломленное ветром
банановое дерево. — Замечательно, великолепно! — продолжал он. — Впрочем, поступай, как знаешь. Захотел отменить приглашения — отменяй! А если меня спросят, я отвечу, что ничего не знаю, что знает только жених, и он один может объяснить, почему свадьба отложена и когда ему будет угодно ее назначить.
Ромеш стоял молча, опустив голову.
— А Хемнолини ты об этом сказал? — спросил Оннода-бабу.
— Нет, она еще не знает.
— А ей-то все-таки не мешало бы знать, ведь это не только твоя свадьба.
— Я решил сказать ей после того, как переговорю с вами.
— Хем! — позвал Оннода-бабу.
— В чем дело, отец? — спросила девушка, входя в комнату.
— Ромеш говорит, что из-за каких-то там важных дел у него нет времени устраивать сейчас свадьбу.
Хемнолини изменилась в лице и пристально взглянула на Ромеша. Юноша виновато молчал. Он не ожидал, что это известие будет преподнесено Хемнолини в такой форме.
Всем своим измученным сердцем Ромеш прекрасно понимал, как глубоко должно ранить Хемнолини это неприятное сообщение, переданное притом столь неожиданно и грубо. Но выпущенную стрелу не вернешь, и Ромеш ясно видел, что эта стрела вонзилась в самое сердце Хемнолини.
Сказанного смягчить нельзя было ничем. Все совершенно ясно: свадьбу придется отложить, у Ромеша важное дело, и он не хочет сказать, в чем оно заключается. Никакого нового объяснения тут не придумаешь.
Оннода-бабу взглянул на дочь.
— Ну, дело это ваше, вы и решайте, как быть.
— Я ничего не знала, отец, — низко опустив голову, ответила Хемнолини и тут же скрылась за дверями, как исчезают последние лучи солнца, закрытого грозовыми тучами.
Оннода-бабу, делая вид, что читает газету, погрузился в размышления.
Ромеш несколько минут сидел неподвижно. Затем вдруг резко поднялся и вышел из комнаты.
Войдя в большую гостиную, он увидел Хемнолини, молча стоявшую у окна.
Перед ее глазами была предпраздничная Калькутта: по всем улицам и переулкам, подобно реке в половодье, катился и бурлил пестрый
