.
— Немедленно отправляйся на розыски вместе с ним! Уми спит, ей сейчас уже совсем хорошо.
В экипаже Ромеша молодые люди возвратились в бунгало. После долгих поисков и расспросов им удалось, наконец, выяснить следующее: вчера вечером Комола ушла одна к Гангу. Бишон вызвался проводить ее, но она отказалась, дала ему рупию и вернула домой. Он сел сторожить у садовой калитки, — тут перед ним оказался продавец пальмового вина с кувшином, наполненным свежим пенящимся напитком. Что происходило на свете после этого, — Бишону было уже не вполне ясно. Он мог указать лишь тропинку, по которой Комола ушла к Гангу.
Ромеш, Бипин и Умеш отправились в поисках Комолы по этой тропинке, бежавшей среди полей, еще покрытых утренней росой. Умеш, как хищный зверь, у которого похитили детеныша, бросал по сторонам тревожные и пристальные взгляды. Выйдя на песчаную отмель, все трое сразу остановились. Здесь никого не было. Засверкала в лучах восходящего солнца серая галька. Никого!
— Мать, где ты, мать?! — отчаянно крикнул Умеш, но лишь эхо откликнулось ему с далекого противоположного берега, — и все!
Продолжая розыски, Умеш вдруг заметил вдали на отмели что-то белое. Подбежав, он увидел у самой воды завернутую в платок связку ключей. С криком: «Что это у тебя?» — к нему бросился Ромеш и узнал ключи Комолы. Там, где они лежали, был небольшой песчаный нанос. На чистом пеоке остались глубокие следы маленьких ног. Они обрывались у самой реки. Зоркий глаз Умеша заметил какой-то предмет, сверкавший в неглубокой воде. Он тотчас достал его, и все увидели маленькую золотую брошь с эмалью, — это был подарок Ромеша.
Все следы вели в Ганг. Умеш, не в силах сдержаться, с криком: «Мать, о мать!» — бросился в воду. В этом месте было мелко. Он как безумный барахтался в воде, царапая дно руками, пока не замутил всю воду.
Ромеш стоял в оцепенении.
— Что ты делаешь, Умеш! — крикнул Бипин. — Вылезай!
Но Умеш, снова погружаясь с головой в воду, кричал:
— Я не уйду, не уйду отсюда! Мать,
ты не могла покинуть меня!
Бипин перепугался. Но Умеш плавал, как рыба, и ему было очень трудно утонуть самому. Долго он барахтался в воде, наконец, обессиленный, упал на берегу и принялся кататься по песку с громким плачем.
— Пойдемте, Ромеш-бабу, — произнес Бипин, тронув за плечо неподвижно стоявшего Ромеша. — Здесь оставаться бесполезно. Надо сообщить полиции, чтобы начали поиски!
В доме Шойлоджи в этот день не ели и не ложились спать. Плач раздавался по всему дому. Рыбаки на лодке обшарили сетью реку далеко вокруг. Полиция начала розыски. Со станции были получены достоверные сведения, что ни одна женщина-бенгалка, по описанию похожая на Комолу, вчера на поезд не садилась.
В этот же день к вечеру приехал Чокроборти. Когда он внимательно выслушал рассказы о поведении Комолы за последние несколько дней, у него не оставалось сомнений: Комола бросилась в Ганг.
— Поэтому и Уми вчера ночью заплакала и вела себя так странно, — заметила Лочминия. — Надо было отогнать от ребенка злых духов.
В груди Ромеша все будто окаменело, — у него даже не было слез.
«Комола пришла ко мне из Ганга и снова исчезла в нем, как чистый цветок, принесенный во время праздника Пуджа в дар Гангу», — думал он.
Когда село солнце, Ромеш снова пришел на берег реки. Остановившись там, где лежала связка ключей, он еще раз взглянул на следы ног на песке, а затем, сняв башмаки и подвернув дхоти, вошел в воду, вынул из футляра купленное ожерелье и бросил его далеко на середину реки.
Никто в доме дяди и не заметил, когда Ромеш покинул Гаджипур.
Глава сорок шестая
Ромешу казалось, что у него теперь не осталось ничего: ни дела, ни места, где бы он мог жить постоянно.
Нельзя сказать, чтобы он совершенно перестал думать о Хемнолини, но он отгонял мысли о ней. «Страшный удар, обрушившийся так внезапно, навсегда сделал меня недостойным этого мира, — думал он. — Пораженному молнией дереву нет места среди цветущих зарослей!»
Ромеш стал путешествовать, нигде не задерживаясь
больше одного дня. Он плыл на лодке, любуясь великолепием бенаресских набережных; поднимался на Кутуб Минар в Дели, ходил смотреть при лунном свете на Тадж Махал в Агре, посетил Золотой храм в Амритсаре, оттуда отправился в Раджпутану посмотреть на храм, сооруженный на вершине горы Абу. Таким образом, ни душа его, ни тело не знали покоя.
Наконец, утомленный странствиями, юноша почувствовал в душе настойчивую тоску по дому. Его не покидали воспоминания о прошлой спокойной жизни в родном доме и сладостные мечты об устройстве своего собственного домашнего очага. И вот его скитания, в которых он старался забыть свое горе, внезапно кончились: с глубоким вздохом облегчения он купил билет до Калькутты и сел в поезд.
В Калькутте он не мог сразу решиться заглянуть в знакомый переулок в Колутоле; неизвестно, что его ожидало там! Его мучило опасение, что там могли произойти какие-нибудь серьезные перемены. Однажды он уже дошел до угла переулка, но повернул назад. На следующий день, вечером, собравшись, наконец, с духом, Ромеш приблизился к знакомому дому. Он нашел все двери и окна закрытыми, — ничто не указывало на присутствие в доме хозяев. Надеясь, что Сукхон во всяком случае стережет дом, он окликнул слугу и постучал в дверь, — никто не ответил.
Сосед Чондромохон сидел у своего дома, покуривая трубку. Увидев Ромеша, он воскликнул:
— Кого я вижу? Неужели Ромеш? Ну, как поживаете? В доме у Онноды-бабу сейчас никого нет.
— Не знаете ли вы, куда они уехали?
— Точно не могу сказать, знаю только, что отправились на запад.
— Кто же именно поехал?
— Оннода-бабу с дочерью.
— Вы хорошо знаете, что с ними больше никого не было?
— Разумеется! Я видел их как раз, когда они уезжали.
Тбгда Ромеш не удержался, чтобы не сказать:
— Мне говорил один знакомый, что с ними поехал господин по имени Нолин-бабу.
— Вы получили неверные сведения. Нолин-бабу, правда, жил некоторое время на вашей квартире, но за два-три дня до отъезда Онноды-бабу отправился в Бенарес
