может вызвать различного рода осложнения. Так долго тянуть нельзя.
Никто в доме не мог устоять перед настойчивостью Джогендро: за что уж он ухватился, — не отпустит, пока не добьется своего. Оннода-бабу в душе его побаивался. И, чтобы прекратить этот разговор, ответил:
— Хорошо, я скажу.
— Сейчас самое подходящее для этого время, отец. Она сидит и ждет твоего решения. Покончи сразу со всем этим.
Оннода-бабу задумался.
— Тут нечего размышлять, — заметил Джогендро. — Иди сейчас к Хем.
— Побудь здесь, Джоген, — попросил Оннода-бабу, — я пойду к ней один.
— Хорошо, я останусь здесь.
Войдя в неосвещенную гостиную, Оннода-бабу услышал, как кто-то порывисто поднялся с кресла. Полный слез голос произнес:
— Свет погас, отец, я сейчас велю зажечь лампу.
Оннода-бабу понял, почему погас свет, и сказал:
— Не беспокойся, дорогая, зачем нам лампа?
Он ощупью добрался до Хемнолини и сел с ней рядом.
— Ты не заботишься о своем здоровье, отец, — сказала она.
— На это есть своя причина, дорогая! Не беспокоюсь потому, что хорошо себя чувствую. Ты бы лучше обратила внимание на себя, Хем.
Тогда измученная Хемнолини, наконец, воскликнула:
— Что вы все говорите мне одно и то же! Это очень жестоко, отец! Я такая же, как и другие. Скажите, в чем выражается мое невнимание к своему здоровью? Если вы считаете, что мне необходимо принять какие-то меры для излечения, то почему не сказать этого прямо? Разве я в чем-нибудь тебе перечила, отец?
Рыдания сотрясали ее.
— Никогда, милая моя, никогда, — проговорил Оннода-бабу, взволнованный и расстроенный состоянием дочери. — Тебе никогда и не приходилось приказывать: ведь ты, моя дорогая девочка, знаешь все, что у меня на душе; и всегда поступала, как я хотел. Если мое горячее благословение будет услышано, всевышний сделает тебя счастливой на всю жизнь.
— Ты не хочешь, чтобы я навсегда осталась с тобой, отец? — спросила Хем.
— Откуда ты взяла, что не хочу?
— Я буду с тобой, пока брат не приведет
в дом жену. Иначе кто позаботится о тебе?
— Заботиться обо мне?! Не говори так, дорогая. Привязать вас к себе для того, чтобы вы ухаживали за мной! Я не стою этого!
— Очень темно, отец, — заметила Хем. — Я принесу лампу.
Она принесла из соседней комнаты лампу и сказала:
— Из-за всех неприятностей я давно уже не читаю тебе газет по вечерам. Хочешь, сейчас почитаю?
— Хорошо, — ответил Оннода-бабу, поднимаясь, — посиди здесь, я сейчас вернусь. — И отправился к Джогендро. Он решил заявить ему, что сегодня не смог сказать об этом и отложил разговор до другого раза, но когда Джоген спросил: «Ну, как, отец? Говорил о свадьбе? Что было?» — он торопливо ответил: «Да, сказал». Он боялся, как бы Джогендро снова не разволновал Хемнолини.
— Она, конечно, согласилась?
— Да, что-то вроде этого.
— Тогда я пойду сообщу Окхою!
— Нет, нет, сейчас ничего не говори ему, — с испугом воскликнул Оннода-бабу. — Пойми, Джоген, действуя так стремительно, ты можешь все испортить. Сейчас незачем кому-либо сообщать об этом. Мы, наверно, поедем на запад, а когда вернемся, все устроим.
Ничего не ответив, Джогендро ушел. Завернувшись в шарф, он тотчас же отправился к Окхою. Окхой в это время был погружен в изучение английской книги по бухгалтерии.
Джогендро вырвал книгу у него из рук и отшвырнул прочь.
— Это все успеется, — заявил он, — а сейчас назначай день свадьбы!
— Что ты говоришь! — воскликнул Окхой.
Глава тридцать девятая
Когда утром на следующий день Хемнолини вышла из своей комнаты, она увидела, что Оннода-бабу молча сидит в тростниковом кресле у окна своей спальни. В его комнате вещей было совсем немного: кровать да небольшой шкаф в углу, на одной стене висела вставленная в рамку выцветшая фотография покойной жены, на другой — расшитый шелком коврик ее работы. В шкафу лежали до сих пор нетронутыми все мелочи и безделушки, уложенные туда еще при ее жизни.
Остановившись позади отцовского кресла, Хемнолини нежно провела рукой по голове
отца, будто отыскивая седые волосы, и проговорила:
— Идем, отец, выпьем сегодня чаю пораньше, потом пойдем к тебе в комнату, и ты опять будешь рассказывать мне о прошлом. Если бы ты знал, как я люблю тебя слушать!
За последнее время чуткость Онноды-бабу в отношении дочери настолько обострилась, что он моментально разгадал, почему Хем так торопилась с чаепитием. Скоро за чайным столом должен был появиться Окхой, и для того, чтобы избежать встречи с ним, Хемнолини хотела поскорее покончить с чаем и скрыться в уединении отцовской комнаты. Мысль, что Хемнолини стала теперь пуглива, как загнанная лань, причинила ему жестокую боль.
Сойдя вниз, он узнал, что чай еще не готов, и с гневом обрушился на слугу. Напрасно тот пытался объяснить, что чай сегодня попросили раньше обычного, — Оннода-бабу придерживался непреклонного убеждения, что все слуги воображают себя господами, и нужно нанять специального человека, который бы своевременно их будил.
Однако слуга подал чай очень быстро. Обычно Оннода-бабу пил чай медленно, смакуя каждый глоток и разговаривая при этом с Хемнолини. Но сегодня он с необычной поспешностью выпил свою чашку, стараясь поскорее окончить чаепитие.
— Разве тебе надо срочно уходить куда-нибудь, отец? — с некоторым удивлением заметила Хемнолини.
— Нет, нет, — ответил Оннода-бабу, — просто если в холодный день выпить горячего чаю залпом, то сначала хорошенько вспотеешь, а затем почувствуешь приятную свежесть.
Но не успел еще Оннода-бабу вспотеть, как в комнату вошли Джогендро и Окхой. Сегодня в туалете Окхоя была заметна особая тщательность. Грудь украшала цепочка часов, в правой руке он держал трость с серебряным набалдашником, в левой — какую-то книгу, завернутую в темную бумагу. Сегодня он не сел на свое обычное место, а придвинул кресло поближе к Хемнолини и, смеясь, обратился к ней:
— Ваши часы, видно, спешат сегодня!
Хемнолини даже не взглянула в его сторону и не ответила на вопрос.
— Хем, дорогая, пойдем наверх, — сказал Оннода-бабу
