людей, как вы. Конечно, вы из тех, кто размышляет лишь о возвышенных материях и мало обращает внимания на то, что творится на земле, — иначе вы, может быть, поняли бы такую простую вещь, что подобное поведение в отношении дочери всеми уважаемого человека сопряжено с риском подвергнуться осуждению посторонних. Если ваше намерение сводится именно к тому, чтобы губить репутацию людей, чьим мнением вы дорожите, — вы на верном пути.
— Благодарю за предостережение, — ответил Ромеш. — Я немедленно решу, как мне поступить, и приведу в исполнение свое решение — вы можете не сомневаться. Теперь довольно об этом.
— Как вы меня порадовали, Ромеш-бабу! Теперь я спокоен, видя, что вы, наконец, приняли твердое решение и задумали осуществить его. Этим мой разговор с вами исчерпывается. Виноват, что прервал ваши занятия музыкой. Ну, ничего, начнете сначала. А я удаляюсь, — и Окхой поспешно вышел.
Ромеш потерял всякую охоту заниматься музыкой, хотя бы и совершенно чуждой законам гармонии. Он бросился на постель и долго лежал, закинув руки за голову. Наконец, услышав, что часы звонко пробили пять, он торопливо вскочил. Лишь всевышнему известно, что именно он решил предпринять в дальнейшем, но в одном только у него действительно не было ни малейших колебаний: необходимо сейчас же отправиться в соседний дом и выпить там чашку чая.
Когда он пришел, Хемнолини, встревоженная его видом, спросила:
— Вы не больны, Ромеш?
— Нет, нет, ничего особенного, — ответил он.
— Пустяки, — заметил Оннода-бабу, — просто избыток желчи в организме. Я вот принимаю такие пилюли, проглотишь штучку, и…
— Не корми его этими пилюлями, отец, — рассмеялась Хемнолини, — мне еще ни разу не приходилось встречать человека, которого ты бы не угощал ими, но пользы они пока никому не принесли.
— К сожалению, не помогают. Но знаешь, я все же убедился, что эти пилюли много лучше всех, какие я принимал раньше.
— Да ведь ты всегда так: как только начинаешь принимать новое лекарство, обязательно приписываешь
ему самые исключительные свойства.
— Не верь ей, Ромеш, спроси хоть Окхоя, помогает ему мое лекарство или нет, — протестовал Оннода-бабу.
Хемнолини сразу замолчала, опасаясь, как бы не был тут же вызван упомянутый свидетель. Но он уже появился сам, еще с порога обратившись к Онноде-бабу:
— Я был бы вам очень благодарен, если б вы дали мне еще одну пилюлю. Они мне, знаете, чрезвычайно помогают — после них я чувствую себя необыкновенно бодро.
При этих словах Оннода-бабу победоносно взглянул на дочь.
Глава двенадцатая
Гостеприимный Оннода-бабу ни за что не хотел отпустить. Окхоя сразу после того, как вручил ему просимое лекарство, да и сам Окхой не очень торопился уходить и испытующе поглядывал на Ромеша.
Ромеш никогда не отличался особой наблюдательностью, но сегодня даже от него не могли укрыться странные взгляды Окхоя, и это лишала его душевного равновесия.
Хемнолини была необычайно оживлена. Ее радовала мысль, что время поездки на запад приближается, и она решила сейчас же по приходе Ромеша обсудить с ним вместе как лучше провести каникулы, какие книги взять с собой, чтобы почитать на досуге. Было условлено, что Ромеш придет сегодня пораньше — тогда никто, а главное Окхой, который всегда являлся как раз к чаю, не успеет помешать их интимному совещанию.
Но сегодня Ромеш пришел еще позднее, чем обычно, был задумчив, и это значительно охладило энтузиазм Хемнолини. Выбрав удобный момент, девушка тихо спросила:
— Почему вы так поздно?
— Да, кажется, я действительно немного запоздал, — не сразу и довольно рассеянно ответил Ромеш.
А Хемнолини так старалась быть готовой вовремя! Она поднялась очень рано, тщательно причесалась, приоделась и стала ждать Ромеша, то и дело нетерпеливо поглядывая на часы. Сначала ей казалось, что часы идут неправильно и времени не так уж много. Когда же стало совершенно очевидно, что Ромеш действительно запаздывает, Хемнолини взяла вышивание и села у окна, стараясь хоть как-нибудь отвлечься от грустных
мыслей.
Наконец, Ромеш пришел. Он был явно чем-то озабочен и даже не нашел нужным объяснить свое опоздание, словно они и не договаривались встретиться сегодня утром.
Хемнолини едва дождалась конца чаепития. Когда все отодвинули свои чашки, она сделала последнее героическое усилие привлечь внимание Ромеша. В углу комнаты на столе лежали книги. Она взяла их, делая вид, что хочет унести. Это движение вывело Ромеша из задумчивости, и он быстро подошел к ней:
— Куда же вы уносите книги? Ведь мы хотели отобрать некоторые из них и взять с собой!
У Хемнолини дрогнули губы, она едва сдерживала слезы.
— Оставьте, незачем отбирать их… — проговорила она и, поспешно поднявшись, ушла в спальню. Там она бросила книги прямо на пол.
После ее ухода настроение Ромеша испортилось окончательно. Окхой же, посмеиваясь про себя, участливо спросил:
— Вы, кажется, не совсем здоровы, Ромеш-бабу?
Ромеш пробормотал в ответ что-то весьма невразумительное.
При одном воспоминании о здоровье Оннода-бабу сразу оживился.
— Вот, вот, и я сказал то же самое, стоило мне только взглянуть на него.
— Такие люди, как Ромеш, пренебрегают заботой о здоровье, — лукаво сощурившись, продолжал Окхой. — Ведь они живут одним интеллектом и считают, что глупо обращать внимание на такой пустяк, как несварение желудка.
Оннода-бабу, приняв это заявление всерьез, стал пространно доказывать, что заботиться о пищеварении надлежит всем, даже философам.
У Ромеша было такое ощущение, словно его поджаривают на медленном огне.
— Послушайте моего совета, Ромеш, — закончил свою речь Окхой, — примите пилюлю Онноды-бабу и отправляйтесь-ка пораньше спать.
— Я уйду, как только поговорю с Оннодой-бабу.
— Так бы давно и сказали! — воскликнул Окхой, вставая. — С Ромешем всегда так. Он что-то скрывает, а когда подходящее время уже упущено, вдруг спохватывается и начинает волноваться.
С этими словами Окхой ушел, а Ромеш, пристально глядя на кончики своих ботинок, заговорил:
— Оннода-бабу,
