матери, за что выкидывает меня из дома и лишает наследства.
— Он перестал тебя обеспечивать? Несовершеннолетнего сына?
— Да. Деньги были у мамы, к тому же она урвала кое-что во время развода. Лишением средств отец меня не сильно наказал. Понимая это, он, дабы покарать меня по-настоящему, открыл матери позорную правду.
Даже сейчас — хотя прошло столько лет с того случая — в его голосе слышались нотки стыда.
— Мать все равно спросила бы, за что отец тебя выставил из дому. Как бы ты ей ответил?
— Мы с папашей и без того враждовали. Уж я бы придумал убедительную ложь.
— Почему тогда ты жил с ним, не с матерью?
— Сразу после развода она почти на год уехала за границу к родителям. Выбора у меня не осталось. Не успела мать вернуться — всего на несколько месяцев, — как ее ждал новый удар. На сей раз по моей вине.
— О, Себастьян, ты ведь был еще так молод. И Астрид — чуть старше тебя.
— Когда я съехал от отца, мать заподозрила, что я тайком встречаюсь с Астрид, и не ошиблась. Начались ссоры, ложь… Мать не выдержала и покончила с собой.
Затаив дыхание, Реджина приподняла голову и взглянула на Себастьяна. Он готов был расплакаться.
— Себастьян, ты же не винишь себя в ее гибели?
— Нет, не виню, — ответил он, хотя выражение у него на лице говорило об обратном.
Она поцеловала его в щеку, ощутив соленый вкус слез. Обняла Себастьяна, крепко прижалась к нему, а он, зарывшись лицом в ее волосы, схватился за них, словно утопающий за веревку.
— Это не твоя вина, — говорила Реджина, гладя его по голове. Плотину горечи прорвало, и Себастьян заплакал. Реджина готова была на все, лишь бы унять его боль.
— Моему агенту не раз приходили предложения от издателей напечатать книгу фотографий Астрид. Я всем отказал, не мог больше видеть их. Я согласился выставить их в галерее только потому, что их запросили организаторы. Это был мой единственный шанс попасть в список участников. Лучше тех снимков у меня фотографий не получалось. Издатели из мира моды разницы
не видят, зато ее замечает мир искусства.
— Не говори так. Я же видела твои снимки в журналах и здесь, на стенах.
— Эти работы хороши, но в них нет ничего особенного. Снимая других моделей, я не чувствовал вдохновения и обманывал себя тем, что говорил: Астрид просто самая лучшая. Однако истина в другом: снимки Астрид получались столь восхитительными из-за моих чувств к ней. В тех работах — моя страсть. Вот почему я так отчаянно просил разрешения тебя сфотографировать.
— И почему же? — едва слышно спросила Реджина.
Он приподнял голову и обхватил лицо Реджи-ны ладонями. Ее сердце забилось чаще. На ресницах у Себастьяна блестели слезы, и ей захотелось поцеловать его в глаза.
— Впервые после Астрид я снова люблю.
Глава 41
У подножия ступеней Реджина остановилась и помахала Себастьяну рукой. Приспустив стекло «Мерседеса», тот предупредил:
— Заеду за тобой в шесть.
— Хорошо, — сказала она и посмотрела, как черный автомобиль смешивается с трафиком на Пятой авеню.
Душа пела от восторга, какого прежде Реджина не знала, тогда как спина, ноги, руки (и попка) болели. Встав передо львом по имени Терпение — или же Стойкость? — Реджина поправила ремешки сандалий, сумку на плече и начала долгий подъем по ступеням.
Было уже за полдень. В семь утра Реджина проснулась по будильнику и, позвонив Слоан, оставила ей сообщение: мол, плохо себя чувствую, опоздаю.
Проспав до одиннадцати, Реджина вскочила с кровати и наскоро приняла душ. (Сказать по правде, так быстро она еще никогда не мылась.) Затем Себастьян дал выбрать из гардероба одежду: рубашку «Prada» и юбку, на которых еще сохранились ярлычки. После, мчась как безумный, чтобы поспеть до обеда, он отвез Реджину в библиотеку.
Ступив в прохладный тихий вестибюль, Реджина глубоко вздохнула и сказала себе: все будет хорошо. Каждый может заболеть, записаться к врачу и пропустить половину рабочего дня.
Она побежала к лестнице; кулон в форме замочка колотил по груди.
Дверь в кабинет Слоан
была открыта, и начальница тут же ее заметила.
— Вы только посмотрите, кто соизволил вылезти из постели и почтить нас своим присутствием!
Реджина тяжело сглотнула. Начальница подколола ее отнюдь не добродушно. Любые сомнения в этом таяли под ледяным взглядом Слоан.
Начальница похлопала себя по бедру загорелой рукой. На безымянном пальце поблескивало кольцо. Реджина уставилась на огромный бриллиант, завороженная его блеском в свете ламп.
— Мне правда очень жаль, — пролепетала она, стараясь глядеть Слоан в глаза. — Такого больше не повторится. Я здесь и готова задержаться допоздна…
Само собой, от Слоан не укрылось, как Реджина нервно поигрывает с кулоном в виде замочка. Девушка запоздало убрала руку от шеи.
— Ты здорово меня разочаровала, Реджина, — холодно произнесла Слоан. — Ты была лучшим — но, заметь, не единственным — кандидатом на свою должность. Я выбрала тебя отнюдь не за красивое резюме, не из-за образования или рекомендаций. Ты показалась мне девушкой такого типа, что поставит работу превыше всего. Будет ценить ее.
— Я ценю, Слоан. Правда-правда. Об этой работе я мечтала всю жизнь. В школе меня вела мечта попасть в библиотеку. Один прогул еще не говорит об обратном. Я всегда вовремя и с полной самоотдачей выполняла обязанности в столе выдачи заказов. С головой погрузилась в подготовку к церемонии…
— Ты уволена.
Реджина пораженно взглянула на Слоан. Начальница явно была рада найти предлог, чтобы наконец избавиться от Реджины. Удивление перешло в гнев.
— Это ведь не из-за работы? — спросила Реджина. Ее лицо налилось жаром, сердце гулко грохотало в груди. — Это из-за ваших чувств к Себастьяну.
— Можешь строить догадки сколько угодно, ты все равно уволена. Что до Себастьяна Барнса, то он здесь не работает. Зато работаю я, и у меня есть право принимать на работу и увольнять с нее кого угодно по своему усмотрению. Не веришь — проверь, но обещаю: ты пожалеешь.
***
Когда Карли вернулась домой в четыре часа пополудни, она издала
