и таинственно светились узкие глаза. Вся его фигура и лицо дышали отвагой и мужеством, унаследованными ещё от предков, воинственных казахов-кочевников.
— Видно, он и пел, — сказал Соловьёв, обращаясь к Тарасу.
Охотник подошёл, открыто улыбнулся и приветливо произнёс:
— Удачи вам, братья-охотники! Много ли уложили волков?.. Мне удалось убить только вот этого…
Путники, смеясь, окружили юношу, а Соловьёв объяснил:
— Ты ошибся, дорогой друг, мы не охотники..
— О! Так вы, значит, наши будущие соседи?! — обрадовался Алимджан и добавил, непререкаемым тоном: — Вы должны побывать у нас на ферме.
— На какой ферме?
— На молочной ферме колхоза «Жане турмыс». Она совсем недалеко. На машине, доберёмся за полчаса.
— Нам нужно в город, Алимджан, — возразил Соловьёв. — Уже поздно.
— Сначала к нам, потом в город, — стоял на своём Алимджан, — утром в город. Все будут рады вам, как самым дорогим гостям. На ферме вы застанете и нашего председателя: он наведывается туда каждый вечер.
Алимджан уговаривал так горячо и настойчиво, что пришлось поехать на колхозную ферму.
Игнат Фёдорович посадил Алимджана к себе в машину, собака пристроилась в ногах. Алимджан показывал Тарасу дорогу, и хоть было уже темно, машины резво катили по степи навстречу вечерней мгле и вьюжному ветру.
— Ты бы спел нам, Алимджан, — предложил Соловьёв. — Мы слышали, как ты поёшь.
Алимджан смутился и поспешил клятвенно заверить:
— Это пел не я. Я петь не умею. Совсем не умею. Никогда в жизни не пел.
— Кто же это пел на том берегу озера?
— Само озеро пело! — плутовато улыбнулся Алимджан. — У нашего озера чудесное свойство: когда на его берегу появляются хорошие люди, оно от души радуется и услаждает их слух песней!..
— Вот как!.. И поёт оно по-казахски?
— Это ж казахское озеро! — сказал Алимджан.
Все рассмеялись, улыбнулся и Соловьёв:
— Твоя выдумка стоит того, чтобы простить твоё упрямство. Считай, что ты от нас откупился.
Когда они подъехали к колхозной ферме,
Алимджан выскочил из машины и скрылся в длинном побелённом строении. Вскоре он вышел оттуда вместе с пожилым казахом, худощавым и стройным, несмотря, на свой солидный возраст. Это и был председатель колхоза «Жане турмыс» Жаныбалов. Не слушая Алимджана, который пытался ему что-то растолковать, он направился к гостям и поднял руки в приветственном жесте:
— Салам алейкум, дорогие!
— Алейкум салам, товарищ Жаныбалов, — отозвался Соловьёв, уже давно знакомый со здешним председателем. — Извини нас за неожиданное вторжение. Это Алимджан затащил нас сюда.
— Зачем извиняешься?.. Ты обижаешь меня, Игнат Фёдорович. Я сам уже собирался ехать за вами. Мне звонил товарищ Мухтаров, сказал, что вы у озера… Мы от души рады желанным гостям, дорогим соседям. Поужинайте с нами. Отдохните как следует.
Пока Жаныбалов разговаривал с гостями, из помещений, откуда доносился размеренный звон молочных струй, льющихся в вёдра, высыпали молодые телятницы и доярки в белых халатах. Они сгрудились чуть поодаль от гостей, тихие, скромные; лишь в глазах сверкало откровенное любопытство.
Алимджан шагнул к девушкам и смущённо спросил:
— Тогжан сюда не заглядывала?
Девушек словно прорвало; на Алимджана посыпались весёлые, колючие шутки:
— Из всех слов он только одно и знает: «Тогжан, Тогжан, Тогжан!..»
— Тогжан от тебя прячется, глупый!
— Подари свою любовь другой: разве мало вокруг красивых девушек?..
Алимджан смущённо озирался, словно искал у окружающих поддержки, и Тарас, слышавший этот разговор, решил вступиться за юношу. Он немного знал казахский язык и, подойдя к девушкам, сказал:
— Что вы напали на бедного парня? Алимджан удалой джигит, такого нельзя не полюбить!.. Или вы завидуете своей подруге?
К словам гостя, который к тому же говорил на их родном языке, надлежало отнестись с уважением, и девушки примолкли, удивлённые и пристыжённые. А Тарас взял Алимджана за локоть и, дружески улыбнувшись, предложил:
— Пойдём отсюда, парень… От этих стрекотух всё равно
не отбиться: их много, а ты один…
Он отвёл Алимджана в сторону и, с участием заглянув ему в глаза, задумчиво произнёс:
— Так вот о ком пело озеро… О молодой казашке по имени Тогжан!.. — И, вздохнув, неожиданно признался: — Я тоже любил одну девушку. Ганной её звали…
Некоторое время они стояли молча; Алимджан думал о своей любимой, а Тарас — о Ганне и о проклятом наваждении, которое люди называют Любовью… Тогжан… Имя красивое. У Алимджана, когда он слышит это имя, сердце трепещет, как раненый сокол! Ведь и для него, для Тараса, нет имени слаще и горше, чем имя далёкой зазнобы, принёсшей ему столько страданий. Не любила она его, а он всюду искал её, думал о ней и, если бы умел петь, пел бы только о своей любви и своей любимой, как Алимджан на берегу озера.
Соловьёв, окликнув Тараса, вывел его из задумчивости и шутливо погрозил кулаком: он всегда так делал, когда замечал на лице шофёра печаль и уныние. «От чудак! — подумал Тарас. — Печётся обо мне, как о малом дитё!.. А я ж не за себя переживаю — за Алимджана!» И, желая приободрить нового своего товарища, Тарас хлопнул его по плечу и весело воскликнул:
— Не журись, хлопче!.. В такие ли переделки мы попадали! Выдюжим!..
И от этих слов ему самому стало легче.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГОРЬКАЯ ЛЮБОВЬ
1
Немало горя выпало на долю Тараса Гребенюка.
Родился Гребенюк на Украине, в селе, раскинувшем свои белые хаты и зелёные сады на берегу могучей реки, с такой пылкой любовью воспетой великим Гоголем. Был Тарас ещё несмышлёным хлопчиком, когда потерял отца, которого знала вся округа как славного человека и умелого плотника. Мать Тараса, женщина простая, по-крестьянски мудрая, души не чаяла в единственном своём сыне и старалась сделать всё, чтобы вырос тот честным, трудолюбивым. Она никогда не бранила его, не донимала поучениями, но сын, видя, как трудится мать, и сам научился трудиться — самозабвенно, не жалея сил. Наблюдая, с какой сердечной и в то же время требовательной добротой относится она
