. Здесь нужны мощные машины. Я, например, прошу дать мне сильный трактор или освободить от работы. Земля здесь дюже твёрдая.
Никто не ожидал таких слов. Наступило напряжённое молчание. Тогжан возмущённо и в то же время чуть ли не со слезами в голосе воскликнула:
— Твёрдая земля! Да как тебе не стыдно? Земля обыкновенная! Девчонка ты, а не тракторист!
Поднялся Соловьёв.
— В том, что говорит этот парень, есть доля правды. Мы с Байтеновым объезжали эти поля. Практика внесла поправку в наши расчёты: земля действительно твёрдая. И не надо так легкомысленно говорить: обыкновенная!
— Игнат Фёдорович, — перебила взволнованная Тогжан, — я не легкомысленно говорю, а с оптимизмом, а то ещё в панику ударишься, как некоторые… А что ребятам тяжело, так я это знаю.
— Ну, вот и хорошо, — согласился Соловьёв. — Трудно — это верно. На то и целина, но если не хватает сил, упрямства, воли, то надо об этом сказать прямо и честно, а не пускаться на махинации. Что сделал Асад? Решил обмануть бригадира, обмануть директора, обмануть государство. Правильно сказал его прицепщик: это жульничество. Ложь — самая большая вина.
На небе сияла луна. Асаду хотелось, чтобы появилась туча и всё скрылось бы в темноте. Он плохо слышал, что говорил Степан, внезапно утративший медлительность и равнодушие, и очнулся, лишь когда услышал гневные слова Ашрафа:
— У кого ты учился хитрости?! Рекорд хотел побить? Побил, конечно, — не по пахоте, а по обману! Я сам думал — чего тут сложного: сяду на трактор, буду поднимать целину. Ничего особенного! Даже краски взял с собой, карандаши, бумагу. Рисовать хотел на досуге. А сейчас не до этого. Земля твёрдая, упрямая. А ты будь твёрже её. Будь камнем. Будь гранитом. Что ты смотришь на меня? Трус!
У Асада появилась надежда, что его может пожалеть Геярчин, но она сказала:
— Раньше я защищала Асада. Думала, что он просто слабый, неустойчивый человек и ему надо помочь исправиться, стать другим… Но Асад пошёл на сознательный обман. Он не достоин
быть трактористом. Я предлагаю дать ему выговор и просить дирекцию, чтобы его перевели на другую работу.
Соловьёв подытожил псе сказанное:
— Я думаю, что комсомольцы правы… У пас пот Алимджан закончил курсы, и пора ему переходить из прицепщиков в трактористы. Отдадим ему трактор Асада. А сам Асад пусть возвращается к уста Мейраму. Наши ремонтники сели па тракторы, и люден в мастерской не хватает…
Выступил и тракторист, поддержавший Асада. Он просил, чтобы ему позволили делом доказать, что он не трус и достоин имени целинника.
Скоро все разошлись, и вдалеке стихли голоса, а Асад всё ещё сидел в одиночестве, облитый холодным светом луны. Но вот он встал и побрёл в степь. Рядом с ним шла только его чёрная взъерошенная тень. Уйдя далеко от людей, Асад повалился на траву и заплакал от обиды, злости и бессилия.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ПОЧЕМУ ВЫ ЗДЕСЬ?
1
Тракторы давно уже вернулись в совхоз. Трактористы снова стали строителями и ремонтниками.
В полях поднялась пшеница первого целинного сева. Июльское солнце выжигало землю. Дули жаркие, сухие ветры. Только берег озера был окаймлён густой зеленью. Птицы щебетали в траве.
Молодёжь купалась в озере утром, в обед, вечером. Освежившись, люди торопливо принимались за дело: учились работать на комбайнах, строили дома, готовились к жатве. Новые хлопоты, новые тревоги, новые успехи — жизнь била ключом…
Иногда к вечеру сердце вдруг изменяло ритм, билось с перебоями; тогда Соловьёв догадывался — это усталость, и успокаивал себя тем, что сегодня он обязательно ляжет спать пораньше. Но вечером выплывало срочное дело — выслушать жалобу, дать совет, решить какой-нибудь хозяйственный вопрос. После этого он не мог заснуть — перед глазами, дрожа и расплываясь, появлялись лица, мелькали, как эпизоды в кинокартине, события дня и встречи. Прежде, даже в самые трудные времена, стоило Соловьёву положить на что-нибудь голову, и он мгновенно засыпал. А сейчас мозг и сердце не хотели отдыхать.
— Переутомление, —
объяснял сам себе Соловьёв, чтобы отогнать другую беспокойную и обидную мысль: старость, болезни…
Ведь об этом нельзя и думать, пока совхоз не окрепнет. Мухтаров когда-то сказал: «У вас кровь старой гвардии, вы ещё горы можете свернуть!»
«Лишь бы сердце не сдало, — с тоской думал Соловьёв, — а я-то выдержу».
Тревога не была напрасной: стоило поволноваться, сделать резкое движение — и тупая боль охватывала грудь. А порой казалось, что в сердце впиваются иголки.
Надо думать о воде, о свете, о машинах, о застрявшем где-то оборудовании и продуктах. У каждого человека своя забота, своё дело, а он директор и должен заботиться обо всём, обо всех делах.
Перед домами зеленели молодые деревца. За ними ухаживали: поливали, рыхлили землю, обносили заборчиками. Но пресной воды не хватает. Буровое оборудование, обещанное областными организациями, ещё не прибыло. Надо писать письма в Иртыш, отношения в Павлодар, слать телеграммы, просить, заклинать, грозить.
Перед мастерской стояли запылённые, грязные тракторы и машины, ожидая осмотра и регулировки. Днём и ночью гудела мастерская — жатва не за горами. Надо ухаживать за посевами, готовиться к уборке, доставать стройматериалы. Имангулов клянёт снабженцев, а Соловьёву приходится выяснять, в чём дело.
Однажды приехал Мухтаров.
— Был у ваших соседей, в «Жане турмысе». Решил заодно и вас навестить. Хочу посмотреть клуб.
— Да он ещё не готов, — ответил Соловьёв, — достраиваем.
— Всё равно надо посмотреть.
Клуб возводили силами комсомольцев, которые приходили на стройку после работы и оставались здесь до темноты. Но в последнее время Соловьёв перебросил строителей на хозяйственные и жилые объекты. Нужны навесы на токах, ссыпные пункты, кладовые, школа, амбулатория. Поэтому отделочные работы в клубе были приостановлены.
— Вы, Игнат Фёдорович, не правы, — сказал Мухтаров, — клуб не менее важен, чем жилой дом. Пойти вечером некуда, собрание провести негде, кружков не организуешь, самодеятельность не развернёшь
