долго. Предлагаю ехать на грузовике, а утром сюда вернуться.
— Ладно, поехали, — сказал Ашраф и лёг на траву. — Сейчас поедем.
Саша и Тося направились к грузовику. Тогжан взяла бидон.
— Освежитесь, ребята. Давайте я вам полью. Алимджан, иди сюда.
Алимджан умылся. Пришла очередь Ашрафа. Подставив голову под холодную, бодрящую струю, он фыркал от удовольствия и, захлёбываясь, кричал:
— Ещё, Тогжан! Ещё! Ох, как хорошо!
Тогжан смеялась и лила воду.
И Алимджан, отошедший в сторону, вдруг услышал этот смех. Он слишком хорошо знал все оттенки её голоса и не мог ошибиться: такого довольного, нежного смеха Алимджан никогда ещё не слышал.
Сердце его опалил огонь обиды и горечи, но решение созрело в тот же миг. Он тихо отступил и, повернувшись, бросился вдогонку за Сашей и То-сей. Им он мрачно сказал:
— Они хотят побыть вдвоём.
Никто этому не удивился, только Тося горестно вздохнула.
А Тогжан, ничего не подозревая, лила воду на руки Ашрафу, на его шею и голову. В тёмных струях, как блёстки, отсвечивали звёзды. Ашраф хохотал от восторга, и они оба не слышали, как вдали заурчал грузовик и тяжело пошёл к совхозу.
Опомнились они, когда кончилась вода. Ашраф стоял мокрый, с перепутанными прядями волос, широко раскрыв глаза. Тогжан замерла с бидоном в руках.
— А где Алимджан? — спросил Ашраф.
— Уехали… — растерянно проговорила Тогжан. — Все уехали.
— Вот это нахальство! Почему же они так сделали?
И вдруг Ашраф засмеялся:
— Зачем я их ругаю? Зачем сержусь? Вот хорошо-то!
— Что же туг хорошего? — спросила Тогжан весёлым голосом. — Знаешь, сколько до совхоза?
— Знаю. Вот это-то и хорошо!
Оба рассмеялись.
— Знаешь, Тогжан, мы никуда не пойдём. Останемся здесь. А утром отгоним комбайн.
— Как хочешь, Ашраф.
Они даже не задумались, почему исчез Алимджан. Они понимали только, что они вдвоём, а вокруг сухой ветер и звёзды.
— Тогжан, — ласково позвал Ашраф.
— Ты устал. Тебе надо отдохнуть. Давай посидим.
Он пошёл к
комбайну и принёс кусок брезента. Расстелив его, Ашраф устало прилёг.
— Спи, Ашраф, — сказала Тогжан. — Ни о чём не думай. Я посижу рядом.
— Всё равно я буду думать о тебе.
— Зачем ты это говоришь?
— Чтобы ты знала.
— Я это и так знаю, — чуть слышно проговорила Тогжан.
— Всё равно я тебе буду говорить…
— О чём?
— О том, как я тебя люблю, Тогжан.
— Молчи, — она закрыла ему рот рукой и тут же её отдёрнула. — Вы очень недогадливые ребята. Вам надо, чтобы девушка сама призналась. Иначе не поймёте.
— Тогжан, но ведь так приятно слышать, когда об этом говорит любимая. Пусть сто раз скажет, я попрошу сказать её и сто первый. А ты ни разу не сказала.
— Я скажу… Только ты обещай, что после этого закроешь глаза и ни о чём не будешь говорить.
— Почему?!
— Так надо… Обещаешь?
— Да,
Тогжан помолчала. Она смотрела вдаль, её раскосые тёмные глаза блестели, на лице застыла улыбка.
— Тогжан, ты забыла? — он чуть притронулся к её руке.
— Нет, Ашраф, не забыла… Разве можно забыть, что я люблю тебя?
Она положила руку на его глаза. Ашраф чувствовал тепло её ладони. Слабый ветер, пахнущий степными травами, скользил по воспалённому лицу. Ашраф так и заснул с улыбкой счастья на лице.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ЩЕДРАЯ ОСЕНЬ
1
Журналист Смит, побывавший в совхозе имени Абая, вежливо и добродушно беседовавший с рабочими, угощавший их сигаретами и жевательной резинкой, сам с удовольствием откушавший национальных казахских блюд, вернувшись к себе домой, написал статью о том, как в песках Казахстана работают насильно согнанные сюда из разных мест юноши и девушки, живущие в кошмарных условиях. Несмотря на обилие механизмов, писал Смит, вся затея обречена на провал, так как у людей нет никакого стимула поднимать эту затвердевшую целину, обрабатывать её и следить за посевами. Людей мало, жить им негде, получают они гроши, снабжения никакого, развлечений нет вовсе. Очередная пропагандистская выдумка большевиков рухнет, как только
дело дойдёт до уборки. Потому что если и можно с ограниченными средствами провести сев, то снять урожай может хорошо вооружённая, сытая, обнадёженная призами армия вымуштрованных рабочих. Ничего этого в степи нет, и целинные земли на будущий год зарастут степными травами.
Перевод статьи Смита Соловьёву прислали из Москвы с просьбой ответить журналисту открытым письмом.
Когда все сведения по уборке были готовы, Соловьёв созвал руководящих работников совхоза и каждому вручил по листку бумаги с итоговыми цифрами. Некоторое время слышались лишь отрывочные замечания и восторженные восклицания:
— Ого! Вот здорово!
— Отлично, чёрт возьми!
— Вот это да!
— Ну и дела, просто не ожидали!
— Поздравляю вас, товарищи! — сказал Соловьёв. — И большое вам спасибо! И ещё надо сказать — превеликое спасибо нашему коллективу! Свыше миллиона пудов хлеба — цифра, которая говорит за себя!
— И себестоимость нашего зерна в пять раз меньше, чем у наших соседей-колхозников! — отметил Байтенов.
Расчёты показывали, что даже в том случае, если совхоз отдаст свой долг государству полностью (а можно было выплачивать по частям), то останутся ещё деньги на покупку механизмов, автомашин, оборудования. Ведь на будущий год будут освоены дополнительные площади! Запланировано устройство молочной фермы, покупка коров, свиней, лошадей.
После горячей поры уборки началась горячая пора закупок и заключения договоров. Совхоз становился крепким, богатым хозяином. Его представители вели переговоры, заключали сделки и соглашения с торгующими организациями. Соловьёву звонили из разных мест области, из других городов республики. Телеграммы шли, как письма, пачками. В Иртыше, Павлодаре, даже в Алма-Ате работали на совхоз люди, чтобы обеспечить его всем необходимым на будущий год.
Байтенов и Алимджан отправились в «Жане тур-мыс» покупать овец. И хотя Алимджан был здесь своим человеком, он придирчиво осматривал каждую овцу.
Перед отправкой Алимджан зашёл в свой родной дом, надел свою
