без памяти. Всё бредил… А потом уснул. И спал долго-долго.
— У тебя лицо… усталое-усталое…
— Нет, что ты! Я нисколечко не устала. Я только… Мы все за тебя так волновались! Но врачи говорят, наступил кризис. Ильхам?..
Но Ильхам уже спал, дыхание его было ровным, спокойным. Геярчин осторожно натянула ему до подбородка простыню, подобрала с пола книгу и, поглядывая то и дело на постель, принялась за чтение.
Ильхам проснулся вечером. В палате был полусумрак, лишь слабо брезжила настольная лампочка. Геярчин заставила Ильхама съесть немного куриного бульона, выпить фруктовый сок. Только сейчас Ильхам заметил, что они в палате одни. Три соседние койки были пусты.
— Геярчин… В больнице, кроме меня, никого нет?
— В других палатах есть больные. Но мало… Наверно, некогда болеть! Даже медсёстры и те на уборке.
— Выходит, я один разлёживаюсь. Все в степи, а я… Как уборка, Геярчин?
— Скоро заканчиваем. И, знаешь, кто нам здорово помог?
— Кто?..
— Ты. У нас столько запасных деталей… Даже из других совхозов к нам обращаются. У них ведь нет мастерских. И таких умельцев, как ты.
— Спасибо тебе, Геярчин.
— Помолчи.
— Ты сегодня… какая-то не такая… И я очень тебя люблю, Геярчин…
— Ильхам, тебе нельзя разговаривать! Тебе нужен полный покой.
— Вот ты и не прерывай меня. Я люблю тебя… Ты даже не знаешь, что я для тебя готов сделать!
— Ильхам, это нечестно!.. Ты пользуешься тем, что ты больной… Я… я скажу врачу, — и вдруг Геярчин рассердилась на себя. — Дура, что я говорю!.. — И, наклонившись над Ильхамом, не отрывая от него откровенно нежного взгляда, прерывисто прошептала: — Я тоже… тоже очень тебя люблю…
Ильхам отвернулся.
— Ты так говоришь, потому что…
— Нет, не потому что!.. Неужели ты сам ничего не видишь? Я давно тебя люблю.
Глядя почему-то не на Геярчин, а куда-то в сторону, Ильхам сказал, словно разговаривая с самим собой:
— Знаешь… И ничего больше не нужно. Бывают ведь в жизни такие минуты, когда тебе ничего не нужно
. Всё у тебя есть… От одного слова становишься богаче на целую жизнь.
— Тебе всё-таки лучше не разговаривать. Лежи спокойно.
— Лежу. Я даже рад, что голову разбил…
— Ильхам!.. Дурень…
— Ты бы ведь никогда ни в чём не призналась.
— Призналась бы!
— Нет. Ты надо мной всё смеялась… Почему, Геярчин?
— Не знаю.
— Ты гордая.
Нет, я просто трусиха.
— Нет, ты гордая и сильная. Я знаю.
— Поспи ещё, Ильхам. Тебе теперь нужно много-много спать. И много-много есть.
— И от этого я выздоровею, и ты забудешь, что мне сегодня сказала?
Геярчин задумчиво покачала головой.
— Нет, Ильхам. Когда я услышала, что ты в больнице… Я вдруг представила, что могу тебя потерять… Теперь всё будет совсем, совсем по-другому, Ильхам!.. Даже чудно… Вот сказала тебе всё, и сразу всё стало проще и легче. Ты только поскорей выздоравливай.
— Что у тебя за книга?
— Самед Вургун.
— Почитай мне что-нибудь.
Геярчин, наклонившись, коснулась щекой щеки Ильхама, отодвинулась от него и, наугад раскрыв книгу, неторопливо прочла:
О верный друг мой, каждый твой упрёк
Услышанный расплавить гору б смог.
Но где, когда в моей большой судьбе
Я отвернулся, изменил тебе?
Не мы ль сиротства груз несли вдвоём,
Друзей, любимой отыскали дом,
Бродили по горам, спускались в дол,
Но на поклон к врагу никто не шёл.
Нас голод, холод унижал подчас,
Но снова возвышал печали саз.
Не мы ль на скачках были всех быстрей,
Летя навстречу веку светлых дней?..
Ильхам закрыл глаза.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ПОД ЗВЁЗДАМИ
1
Комбайны уже уходили с полей. Осталось убран, лишь небольшой участок, где раньше работал Ильхам. Это хотела сделать Геярчин, вернувшаяся из Иртыша, когда Ильхаму стало легче. Но Геярчин так много работала на своём поле, навёрстывая упущенное, что товарищи заставили её лечь и отоспаться.
Ашраф и Алимджан вызвались ночью закончить этот участок, чтобы утром совхоз мог рапортовать об окончании
уборки.
Работали на одном агрегате. Алимджан вёл трактор, Ашраф управлял комбайном.
Тося, Саша Михайлов и Тогжан сидели у дороги и смотрели, как вдали покачивался белый луч прожектора: агрегат медленно двигался в темноте, урча в тишине тёплой ночи.
Усталость давала себя знать. Тело ныло, глаза слипались. И все хорошо понимали, каково сейчас двум друзьям, работающим на ночном поле.
Саша покуривал. Тогжан переплетала косички, а Тося в беспокойстве вставала и всматривалась в темноту, когда пропадал луч, — это агрегат делал поворот в конце поля.
— Жарко им, — сказала Тося, — голова, наверное, гудит. Воды нужно холодной.
— Я привёз, — сказал Саша, — целый бидон. Прямо из «Родника Ильхама». Специально для них.
— Вот это хорошо: как будто бы Ильхам их благодарит, — заметила Тогжан.
— Жаль, что нет «Источника Геярчин», — вздохнула Тося, — я тоже привезла бы.
— Ничего, Ильхам за двоих поблагодарит, — усмехнулся Саша.
— Ты вот шутишь, а ведь это правда! — сердито бросила Тося.
— Конечно, правда, что я — не знаю?
— Нет, не знаешь… Где тебе!.. Разве ты знаешь, как они любят друг друга?
— А как они любят? — неожиданно спросила Тогжан.
Тося, пристально посмотрев на Сашу, заговорила страстно, будто не о Геярчин, а о себе:
— Не знаю, как Ильхам её любит, а про неё всё знаю. Знаю, почему он ей нравится, — и, опять взглянув на Сашу, пояснила: — Ведь он парень заметный и собой ничего, рослый, широкоплечий.
— Какой же Ильхам рослый? — удивилась Тогжан. — Он очень крепкий. Вот Саша рослый — это правда.
— Не в этом дело, — жарко заговорила Тося. — Он ведь хороший, настоящий. Очень принципиальный. И.всегда чем-то занят. О других думает… Геярчин любит его. Только сказать боится. Понимаете?
— Почему же она боится? — недоумевающе спросил Саша.
— А вдруг он её не любит?!
— Ну, это всем ясно, что любит, — сказала Тогжан.
— Не в этом дело… Она боится, что он такой особенный, такой замечательный, а она…
— Да разве она плохая? — воскликнул
