и в годы пятилеток, и в последнюю войну. Когда же мы, наконец, заживём по-человечески!..
— Так… — горько усмехнулся Соловьёв. — Выходит, всё это время мы не жили?
— Я этого не сказала, Игнат! Мы хорошо жили, молодо, по-боевому! Но у каждого возраста свои законы.
— Перестань, Наталья! Ты об одном забыла: о том, что я коммунист!
Но Наталью Николаевну уже трудно было остановить.
— Ты давно оплатил свой долг перед партией! — сказала она запальчиво. — И партия не обидится на тебя, если ты на склоне жизни выберешь работу по силам.
Соловьёв порывисто встал с дивана и сурово произнёс:
— Стыдно тебе так говорить. Для всех нас смысл жизни в труде и в борьбе — в деятельности! Ты и сама живёшь так. Таким ты воспитала и сына… Вадима… — голос его зазвучал глуше. — Потому он пошёл на фронт без колебаний…
Наталья Николаевна, всхлипнув, опустила голову, спрятала лицо в ладонях. Игнат Фёдорович ласково погладил её по волосам.
— Вот ты говоришь: возраст… Да разве ж к старости смысл жизни становится иным, чем в молодости?.. Мы ещё с тобой покажем, на что мы способны!
Обратив к мужу заплаканное лицо, Наталья Николаевна виновато сказала:
— Я всё понимаю, Игнат… Поступай, как знаешь. Я… я останусь в городе, буду дожидаться Ксению.
— А кто же будет учить ребят в совхозной школе? — шутливо спросил Игнат Фёдорович. — Нет, без Натальи Николаевны нам не обойтись. Никак не обойтись!
Наталья Николаевна только улыбнулась — грустно, натянуто. Часы пробили полночь. Игнат Фёдорович положил руку на плечо жены, и жест этот был сочувственным, жалеющим.
— Ты просто устала, Наташа. Иди спать, уже поздно. Завтра тебе с утра в школу. Ступай…
Наталья Николаевна поднялась, прошла к спальне, у дверей обернулась и тихо, словно извиняясь за недавнюю вспышку, сказала:
— Я и правда чувствую себя утомлённой. Спокойной ночи, Игнат!..
— Спокойной ночи!
Он проводил взглядом жену, подошёл к окну, за которым густела непроглядная беззвёздная тьма, прошёлся по комнате,
рассеянно полистал последний номер сельскохозяйственного журнала. Мысли его ни на чём не могли сосредоточиться; слишком полон был сегодняшний день неожиданностями, спорами, и надо всем этим надо было поразмыслить не спеша и спокойно.
ГЛАВА ВТОРАЯ
НЕВИДИМЫЕ НИТИ
1
Утром Соловьёв поднялся раньше обычного. Из кухни доносилось бряканье стаканов, ложек, шипенье яичницы. Одевшись, Игнат Фёдорович взглянул на себя в зеркало, укреплённое в изголовье кровати. Лицо у него было жёлтое, глаза ввалились, он, казалось, даже похудел за эту ночь.
Жена заглянула в комнату, сказала с сочувственной улыбкой:
— Не жалеешь ты себя, Игнат. Ещё и работать не начал, а уж не спишь ночами.
— А кому я этим обязан? — бросил Соловьёв, пытаясь придать своему голосу недовольное выражение. — Вместо того чтоб войти в моё положение, поддержать меня, ты затеваешь ненужный спор! Теперь только и остаётся идти к Мухтарову и говорить, что в совхоз ехать не могу — жена не пускает.
— Да ну тебя! Разворчался… Мало ли что можно наговорить сгоряча, — добродушно отозвалась Наталья Николаевна и вдруг, всплеснув руками, метнулась в кухню. — Молоко!.. Молоко убежало!
Игнат Фёдорович подмигнул себе и пошёл следом. Он обнял хлопотавшую у плиты жену за плечи и сказал благодарно:
— Спасибо, Наташенька!.. Я знал, что ты меня поймёшь.
Он смотрел на неё с такой нежностью, словно век её не видел. Жена смутилась.
— Будет тебе, Игнат!.. — Она закрыла его руки своими тёплыми ладонями. — Вчера я была неправа. Ведь нервы у нас не стальные, верно?
— Ладно, Наташа. Что было, то быльём поросло…
Наталья Николаевна накормила мужа завтраком и заторопилась в школу, а Игнат Фёдорович отправился в райком.
Городок был погружён в утренний морозный туман. Во дворах без особой охоты, словно выполняя скучный долг, хрипло кричали петухи. Мерно стучал движок на мельнице. Где-то заливисто проржал конь. Народу на улице было мало, только за деревянными заборами суетились женщины: снимали с
верёвок хрустящее бельё, доили коров, кормили свиней. Иртыш возник посреди степи не так давно, и был город как город, но быт его походил скорее на деревенский.
В райкоме уже все были в сборе. Вопрос о назначении Соловьёва директором нового совхоза не потребовал долгого обсуждения: бюро райкома единодушно рекомендовало его на эту должность. Игнат Фёдорович поблагодарил товарищей за оказанное доверие, выслушал их сердечные поздравления и напутствия и, поговорив с Мухтаровым, поспешил в трест: Мухтаров сообщил, что из Павлодара выехали специалисты, направленные на работу в совхоз, — агроном и инженер.
Проходя мимо гаража, Соловьёв увидел Своего шофёра Тараса Гребенюка. Тарас в овчинном полушубке и в треухе, сохранившемся ещё с фронтовой поры, копался в моторе старенького «газика». Машиной Игнат Фёдорович пользовался в последнее время редко, в особом уходе она не нуждалась, и потому хлопотливый и чуть торжественный вид шофёра, который, казалось, готовил «газик» к дальней поездке, удивил Соловьёва.
— Доброе утро, Тарас! Куда это ты собрался?
Шофёр выпрямился, вытер рукавом полушубка перепачканный маслом лоб, лукаво прищурился:
— Хиба ж вы не знаете, Игнат Фёдорович?.. Бачу я, выпала нам на картах дальняя дорога…
— На каких таких картах?
— Известно на каких… На географических.
Коренастый, широкоплечий Тарас походил на крепкий Молодой дубок. Русые волосы и ясные голубые глаза делали его лицо юношески простоватым и светящимся. Одним оно казалось наивно-добродушным, другим — лукаво-озорным, и лишь те, кто хорошо знал Тараса, примечали в ясных его глазах терпкую, затаившуюся печаль.
— Гм… — сказал Соловьёв. — От меня ты, во всяком случае, никаких указаний не получал.
— А мне и не треба нияких указаний. И так всё ясно. — Тарас вдруг посерьёзнел и с обидой спросил: — Или, может, вы собираетесь працевать в новом совхозе без Гребенюка?..
— Вот чертяка! — засмеялся Игнат Фёдорович. — Он уже всё знает.
— А як же! Слухом земля полнится, Игнат Фёдорович
