рассказывает о том, что на сердце. Я сейчас говорю, а надо было бы петь. Отец хотел, чтобы я стал грамотным и знал русский язык. С детства я полюбил книги, поэзию, музыку. Отец погиб на войне. Меня вырастил колхоз. Я был чабаном и учился в школе. Когда я оставался в степи один, перегоняя овец и баранов с пастбища на пастбище, книги и песни приходили ко мне на помощь. Я очень люблю акына Абая. Его песни знают все казахи. Он хотел, чтобы мы жили хорошо и счастливо. Абай хотел, чтобы мы называли русский народ старшим братом, чтобы с другими народами мы работали плечом к плечу. Когда я думаю о нашем совхозе, я вижу, как воплотилась мечта Абая…
Алимджан смолк, словно задумавшись. Все услышали, как уста Мейрам тихо сказал:
— Ты хорошо говоришь, сын мой, продолжай — тебя все слушают.
— Я всё сказал. Я хочу, чтобы совхоз носил имя Абая.
В наступившей тишине зазвенел голос Тогжан:
— Правильно, Алимджан! Ты молодец!
Все словно очнулись, зал взорвался аплодисментами и криками:
— Верно! Замечательно!
— Ура Алимджану!
— Да здравствует совхоз имени Абая!
На трибуну поднялась Геярчин:
— Абая любят не только казахи. В далёком Баку тоже знают его и ценят. Нам тоже дорого это имя. Я считаю, что Алимджан уже дал название совхозу. По-моему, не надо больше обсуждать. Надо просто утвердить это название…
В этот вечер было много музыки, танцев и песен. В этот вечер много говорилось о будущем совхоза. Но запомнился этот день потому, что отныне — ив разговорах, и по радио, и в письмах, и в статьях, и в документах — всюду стали появляться эти новые слова: «Совхоз имени Абая».
Посёлок на берегу озера Светлого получил своё имя.
Когда все уже расходились, Тогжан у выхода увидела Алимджана и Ашрафа.
Девушка протянула руку.
— Поздравляю, Алимджан! Ты сделал хороший подарок — всем нам и мне в особенности.
Вот чего ждал, на что надеялся Алимджан. Он мог бы считать себя счастливым, если бы всё это Тогжан сказала ему наедине. Но она уже обращалась к Ашрафу:
— А ты что же молчал? Неужели ничего не мог придумать?
— Я придумал… Только побоялся, что меня не поддержат.
— А какое имя ты хотел дать совхозу?
Ашраф чуть заметно улыбнулся:
— Имя одной девушки.
— Ты всё шутишь! — рассмеялась Тогжан, но почему-то не спросила, какое это имя.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
НАПРЯЖЁННЫЕ БУДНИ
1
День стоял солнечный, огнедышащий. В мастерской были распахнуты все окна и двери, и всё равно в ней было лишь чуть-чуть прохладней, чем на улице. Жара лилась из окон, исходила от стен, станков, потолка, даже от ребячьих спецовок. Но ребята, казалось, не замечали жары, они работали с упрямой сосредоточенностью, стараясь не думать о свежем, напоенном солнцем воздухе, о медовом степном ветерке, колыхавшем уже заколосившуюся пшеницу, о спасительной озёрной прохладе. Лишь Асад, которого уста Мейрам поставил на самую нехитрую работу, то и дело поглядывал или в окно, или на часы. Потом он лениво потянулся и пошёл на улицу. Вернувшись, он долго перебирал заготовки и, обнаружив негодную, радостно отправился в инструменталку — теперь у него был повод поболтать с Геярчин.
После собрания, на котором целинники так дружно и беспощадно осудили Асада, между ним и Геярчин пробежала чёрная кошка. Асад обиделся на девушку: он ждал защиты, а получил взбучку. Зато и сильнее стало желание завоевать её сердце, чтобы после посмеяться над ней, всюду хвастаясь своей победой. Но Геярчин, хоть и не оставляла надежды «перевоспитать» Асада, была теперь с ним сдержанной, язвительной, и это ещё больше разжигало самолюбивого бакинца. Ни одна из девушек не доставляла ему ещё столько хлопот, ни одно из его увлечений не было таким долгим и серьёзным.
В инструментальную он вошёл с независимым видом, в зубах дымилась папироса. Геярчин осуждающе посмотрела на него, он покраснел, выбросил папиросу в окно.
— Так-то лучше, — сказала Геярчин. — С чем пришёл?
— Мне из Баку письмо прислали. Пишут, скоро на гастроли приедет минский джаз.
— Вот как
!.. Я с детства только и мечтала об этом.
Но Асада не так-то легко было смутить.
— Не смейся, джаз шикарный! Потрясные солисты: труба, аккордеон.
Геярчин усмехнулась.
— Ты пришёл пригласить меня на концерт? А билеты на самолёт уже достал?
Асад полез в карман за папиросами, Геярчин строго предупредила:
— Здесь не курят.
— Прости, забыл… Это я от волнения… Почему ты со мной так разговариваешь? Я к тебе с открытой душой, а ты… И на собрании… Налетела, как коршун!
— Сам виноват.
— Ну, виноват… Что ж, теперь всю жизнь будешь меня казнить? У тебя не сердце — камень.
Геярчин поглядела на часы, иронически осведомилась:
— Ты, верно, отпуск взял?
— Что?.. — не понял Асад.
— Все работают, а ты развлекаешься болтовнёй. И у меня отнимаешь время.
— Я за делом пришёл. Видишь, запорол заготовку.
— Опять!.. Ох, Асад, что мне с тобой делать?
— Твой Ильхам тоже хорош: лучший слесарь, а резцы у него горят, как бумага!
— И ему от меня достаётся… — Геярчин вдруг встрепенулась. — А почему это он мой?
— Мой, что ли?
— Асад!
— Ладно, не будем ссориться, — он достал из кармана брюк свёрнутую в трубку, потрёпанную, с порыжевшими страницами книгу и протянул Геярчин. — Хочешь почитать?
— Что это?
— Роман, издан ещё до революции. Потрясная вещь! Любовные похождения женщины-вампира.
Геярчин даже рассмеялась.
— Бог мой, Асад, откуда ты выкапываешь этот утиль?
— Почему утиль? Тут про любовь…
— Про любовь куда лучше писали Шекспир и Лев Толстой. Вот кого читай.
— Читал я. Скукота. Твои классики устарели.
— А твоя женщина-вампир будет жить вечно?
— Ну, это я так, от скуки… Я и хорошие книги читаю. Знаешь, когда я учился в школе, я только и делал, что читал. Даже на уроках. Всего Майн-Рида осилил, Фенимора Купера, Дюма… Блеск книги, верно? Мне советовали в литературный институт идти, я сам не захотел.
— Ты что, прозу писал? Или стихи?
— Зачем писать. Там научили бы… А стихов я не люблю.
— Потому что не читал
