.
— Перестаньте!
— Разнимите их!
— Прекратите! — заволновались некоторые яшули.
Бекмурад-бай тоже крикнул, чтобы разняли, но весь его облик кричал другое: «Бейте! Бейте сильнее! Бейте до смерти!».
Парни старались ударить каждый побольнее и поэтому порядком мешали друг другу. Однако когда их оттащили в сторону и подняли Меле, он был весь в крови и еле стоял на ногах.
— Ладно! — сказал он, с трудом разлепляя разбитые в лепёшку губы. — Пусть запомнит тот, кто бил! А кого били — тот не забудет до могилы!
— Возьмите его! — приказал Бекмурад-бай двум джигитам. — Заприте на замок в моём коровнике. А завтра утром арчин его властям сдаст. Мы не за тем людей посылали на трудовую повинность, чтобы они, сбегая оттуда, позорили нас!
За целый день у Меле во рту не было ни крошки. Но голод его не так угнетал, как мысли о сестре и братишках: где они бродят, под чьей крышей преклоняют голову по ночам, что с ними будет, когда его снова отправят на трудовую повинность. Маяджик, конечно, разумная девочка, энергичная, умелая. Но выдержат ли её хрупкие плечи заботу о двух малолетках? Надолго ли хватит её предприимчивости, чтобы не умереть с голоду?
Ёжась от холода, подпрыгивая, хлопая себя руками по плечам, чтобы не закоченеть, Меле терзался бесконечными мыслями. Он не заметил, как утих шум уснувшего аула, как перестали брехать собаки. Очнулся лишь тогда, когда негромко лязгнул металл о металл: кто-то возился с запором двери.
Меле насторожился: кто? Кому понадобилось приходить сюда среди ночи? Может, Бекмурад-бай раздобрился, совесть его заговорила? Но хозяин не ходит так осторожно!
И вдруг обожгла мысль: убивать пришли! Конечно, убивать, потому и крадутся, как воры, чтобы люди не услышали и не стали свидетелями злодейского дела!
Что-то хрустнуло. Скрипнув, дверь приоткрылась. В синем прямоугольнике возник чёрный силуэт, тихо окликнул:
— Меле!
Сидя на корточках, Меле лихорадочно шарил по земле руками, стараясь найти хоть какое-нибудь оружие — железку
или палку. Но под руки ничего не попадалось, кроме прошлогодних коровьих лепёшек: опасаясь неожиданного, Бекмурад-бай держал свой скот на дальних выпасах.
— Меле!
Голос показался знакомым. Кому он мог принадлежать? Наверное, кому-то из приближённых Бекмурад-бая.
Чёрный силуэт в дверях шевельнулся.
— Иди сюда, Меле! Не бойся!
— Я не боюсь! — решившись, сказал Меле и пошёл к двери.
Только подойдя вплотную, он узнал Торлы и поздоровался.
— Беги отсюда, парень! — быстро сказал Торлы. — Бери свои ноги в руки и беги, пока не поздно!
— Как ты узнал, что я здесь? — спросил Меле, даже ослабевший от радостного облегчения.
— Ай, что за дело! Один добрый человек сказал. Ты давай не задерживайся, а то ещё спохватятся — у них, как у волков, одно ухо всегда торчком стоит!
— Ладно! — сказал Меле. — Спасибо тебе! Я к Аннагельды-уста пойду!
Торлы удивился:
— Да ты в своём уме, парень? Это называется от комаров спасался — в муравьиную кучу сел! Тебя там прямо тёпленького из-под одеяла заберут!
— Куда же мне идти? — растерялся Меле.
— К себе не приглашаю, — сказал Торлы. — Я сам — как рыба на крючке: то ли в реку сорвусь обратно, то ли на сковородку угожу. Да и у меня небезопасно.
— Не знаю, как и быть…
— Беги на плотину!
— Куда?!
— На плотину, говорю! Там Сергея найдёшь, механика.
— Я его не знаю.
— Эх, баранья голова! Скажешь, что от меня пришёл. Скажешь: сын, мол, Худайберды-ага.
— Ладно! — заторопился Меле, — Побегу!
Сейчас ему казалось, что уже много времени потеряно напрасно, и вот-вот из-за кибиток выскочат приспешники Бекмурад-бая, чтобы снова посадить в холодный коровник, а то и попросту убить. А ему свобода и жизнь нужны были в первую очередь для того, чтобы разыскать и спасти своих малышей.
— Побегу! — повторил он и сделал было уже первый шаг, но запнулся, не услышав напутственного слова Торлы.
— Бисмилла! — сказал Торлы, плюнул и поправился: — В добрый час!
Меле пошёл.
— Левее держи — там собак нет, —
сказал вдогонку Торлы. — Если Сергея не найдёшь, разыщи дом Клычли — это всё равно.
Когда шаги беглеца замерли, Торлы прикрыл дверь коровника, улыбаясь во весь рот: очень уж приятно было хоть чем-то насолить Бекмурад-баю — ёж ему в глотку!
Капли горя — море гнева
Если пройти по аулу, присматриваясь к топливу, сложенному у кибиток, можно безошибочно определить имущественное состояние хозяина каждой кибитки. Там, где высятся горы сухого и звонкого саксаула, живёт богатый человек, бай. Его подёнщики заблаговременно, ещё летом, запасли дрова. А может быть, он купил саксаул у людей, которые чуть ли не ежедневно проходят с гружёными верблюдами через аул.
В кибитках, обложенных большими вязанками черкеза и кандыма, грели у огня ступни менее богатые, но всё же зажиточные хозяева. А там, где лежало несколько жалких прутиков хвороста и пучки сухой травы, ютилась и мёрзла беднота. Недаром старые люди придумали поговорку: «Бедняк, бедняк, чем ты беден? — Водой, ага, и дровами».
Кыныш-бай топила жарко — она не жалела саксаула. Сидя у самого оджака, она тянула к огню руки, скрюченные, словно лапы дохлой курицы. Но багряное саксауловое пламя уже не в силах было согреть тягучую старческую кровь, и Кыныш-бай время от времени подрагивала медленной дрожью. Земля, земля звала её к себе! И старуха торопилась. Она ворчала на сидящего поодаль Бекмурад-бая:
— Все говорите: «не спеши», всё ходите с обещания, ми «завтра»! Когда придёт «завтра»? Ждёте благоприятного числа? В таких делах не бывает благоприятных чисел! Когда свершится — тогда и благоприятно. Эта проклятая ходит мимо моих глаз, а у меня сердце сжимается: как бы новых напастей не дождаться. А вы всё тянете, всё тянете!..
— Терпение от пророка, эдже, — сказал Бекмурад-бай, — торопливость от шайтана. Такие дела надо очень осторожно делать, это тебе не овцу зарезать, которая сама голову на яму кладёт!
— Осторожен ты стал, сынок, последнее время, — печально качнула головой Кыныш-бай. — Смотри, как бы
