Читалка - Судьба (книга вторая)

ты! — раздражённо буркнула толстуха и со стоном опустилась на свою постель. — Голова что-то разболелась.

Но Джерен обмануть было не так_:то просто. Никакая голова у тебя не болит, подумала она, стряслось что-то посерьёзнее. Сейчас я сбегаю к Огульнязик и, может быть, узнаю, что это такое.

— Я пойду посижу с девушками, — сказала она.

— Иди! — отозвалась Энекути… — Иди хоть к Иблису на рога!

Она отвернулась к стене.

Уже стемнело, когда потянуло холодком от двери и у порога кто-то осторожно кашлянул. Задремавшая было Энекути встрепенулась:

— Кто?

— Это я, — негромко ответил вошедший.

— Проходи, Габак! — обрадовалась Энекути. — Сейчас я лампу зажгу!

Она быстро сбегала за кипятком, поставила перед Габак-ходжамом чай, коурму, наломала лепёшку. Наевшись, Габак-ходжам провёл ладонями по лицу, вознося благодарственную молитву, и пожаловался на несправедливость мира: ни за что, ни про что позвал его к себе сегодня ишан-ага и велел убираться куда глаза глядят. Даже не объяснил, за что выгнал, за что-то разгневался. Куда теперь идти, одному аллаху ведомо.

Энекути подумала и заявила, что утро вечера мудренее. Надо ложиться спать, а там видно будет, куда идти, что делать.

— Мне и спать-то сегодня негде, — пожаловался Габак-ходжам.

— Здесь ляжешь! — решительно сказала Энекути и принялась проворно стелить постель гостю.

В это время вернулась Джерен, разузнавшая всю подноготную о мачехе и её дружке, и поинтересовалась, кому это готовится постель.

— Вот ишан-ага будет у нас ночевать! кивнула Энекути на Габак-ходжама и вышла.

Джерен насмешливо, в упор разглядывала гостя. Он сидел, смущённо поерзывая, глядя в пол.

— У нас тесно, — сказала Джерен. — И холодно. У моей тёти есть специальная комната для гостей. Там и просторно и тепло. Сейчас я вам там постелю.

Она подхватила постель, разложенную мачехой для Габак-ходжама, и проворно убежала. Габак только молча вздохнул.

— Ты с ума сошла! — удивилась тётя, когда Джерен объяснила ей, зачем

она принесла постель. — Куда я его положу? Да и зачем он мне нужен?

Джерен наспех рассказала ей о случившемся и, пока тётя охала, хваталась за ворот, плевалась и поминала имя аллаха и пророка, решила:

— Постелю ему в твоей старой мазанке. Там чисто. А ты для вида подбрось несколько щепок в оджак. Я побегу, а то, если мать вернётся, шум поднимет,

— Не поднимет! — сказала тётя. — А станет кричать, я сама приду — успокою её, напомню ей о чести дома, в котором жил мой брат! Я ей скажу, что значит чужой мужчина в доме! У нас, хвала аллаху, есть ещё люди, которые чтут законы. И не забывают, что у них на поясе висит нож!

Когда Джерен, вернувшись, объяснила Габак-ходжаму, как пройти в мазанку, пришла и Энекути,

— О чём ты толкуешь? — спросила она Джерен.

— О тётиной мазанке, — невинно ответила та.

— Что там, домовой поселился, что ли?

— Нет, домового там не видно. Просто я сказала тёте, что уважаемому Габак-ходжаму… простите, Габак-ишану негде переночевать, и тётя с радостью согласилась устроить его в мазанке. Она уже и печь растопила там и постель…

— Да как ты смеешь! — рявкнула Энекути. — Кто тебе позволил распоряжаться в этом доме?!

— Это дом моего отца, — скромно потупилась Джерен, сдерживая смех. — А я — дочь моего отца.

— Вот я тебе…

— Не надо, уважаемая Энекути-бай, — дрожащим голосом попросил Габак-ходжам, — не надо гневаться. Пусть не будет лишних разговоров… Мы пойдём в мазанку, где нам постелили. Там тепло и просторно, там нам будет хорошо…

И он на цыпочках, балансируя руками, вышел.

— Шлюха! — зло бросила падчерице Энекути.

Джерен усмехнулась:

— Если, мама, кто-то из нас заслужил это слово, то, наверное, не я.

— Поговори мне!..

— А почему я не имею права говорить? Я дорожу, честью этого дома…

— Провались ты в преисподнюю, шакалье отродье! Если я здесь уже не хозяйка, мне делать нечего. Я тут ни минуты не останусь!

— Что ж, — согласилась Джерен, — воля твоя. Тебя никто не гонит, но если ты сама желаешь уйти,

то уходи. Забирай свой сундук с праведным и неправедным добром и иди.

— И уйду! Посмотрим, каково тебе будет одной!

— Проживу как-нибудь. Когда мама умерла, я знала, что у меня никогда не будет второй мамы. А когда папу призвал аллах, я поняла, что дом без опоры остался. Ты — не опора.

— Я это знаю, ишачка! — сказала Энекути. — Когда мой муж умер, я знала, что в этом доме для меня не осталось места. Завтра же заберу все свои вещи и уйду.

— Смотри, папины заодно не прихвати.

— У вас, у голодранцев, прихватывать нечего!..

Габак-ходжам, согревшись под тёплым одеялом, уже придрёмывал, когда заявилась Энекути и растормошила его. Жаркие объятия любвеобильной толстухи разогнали остатки сна.

Передохнув после бурных ласк Габак-ходжама, Энекути доверительно сказала:

— Нам нужно добром уходить отсюда.

— Зачем уходить? — спросил Габак-ходжам. — Может быть, упросим ишана-ага оставить нас по-прежнему возле себя?

— Не надо просить. Всё равно ничего не получится.,

— Почему?

— Потому что встречаться нам с тобой нельзя будет. Найдётся человек, который нам за нарушение закона голову снимет.

— Да-да, — торопливо согласился Габак-ходжам. — Ты права, надо уходить. Я не стану задерживаться!.. Я уйду!..

— Да лежи ты! Куда пойдёшь ночью? Никто сюда не придёт убивать тебя.

— А если Джерен скажет, что мы здесь вдвоём?

— Ничего она не скажет!.. Завтра утром пойдёшь, Я уже подумала об этом. Возле села Бекмурад-бая есть мазар^[9] — святое место. А шиха^[10] там, говорят, нет. Разузнай это. Ты — из рода священнослужителей, имеешь право быть шихом. Если мы там устроимся, заботы знать не будем… А теперь — обними меня покрепче ещё разок и спать будем.

Не испытан — друг, испытан — два

Паровоз попыхивал, ожидая сигнала к отправке. Молодой машинист в промасленной чёрной куртке суетился, подкручивая гайки, постукивая по металлу разводным ключом. Изредка он поглядывал на высокого симпатичного парня-туркмена, который вот уже почти целый час