Читалка - Судьба (книга вторая)

нахохлившийся сыч, а его жена — татарка Ханум — то и дело подбегала к окну. Она виновато косилась на мужа, словно от псе зависело то, что нужный человек запаздывает.

Но он пришёл. Не постучавшись, не спросив разрешения войти, на пороге появился высокий, удивительно тонкий в талии джигит в богатом белом тельпеке, расшитом чекмене, подпоясанном кушаком ручной работы, и красных хромовых сапогах. Его широкое светлое лицо было бесстрастно, словно высеченное из камня, глаза прятались в узких щёлочках век.

— Салам алейкум!

Бекмурад-бай неловко вобрал в рукав протянутую было для приветствия руку, почтительно и суетливо ответил:

— Валейкум вессалам! Добро пожаловать, наш хан! Всё наше уважение — вам, наш хан!

Подобострастно поздоровалась с гостем и Ханум,

С явно выраженными знаками внимания и уважения джигита проводили во внутреннюю комнату. Он сел на указанное ему почётное место.

— Позвольте, сапожки сниму! — суетилась Ханум.

Джигит сначала не понял, что от него хотят. Потом высокомерно протянул одну ногу и вторую, с удовольствием пошевелил пальцами в узорных носках. В цветочный аромат одеколона, щедро разбрызганного хозяйкой по пендинским, кошмам и текинским коврам, вплёлся едкий и терпкий запах пота. Бекмурад-бай пошевелил ноздрями.

Уткнув локоть в пуховую подушку, джигит пил дорогой душистый чай, оглядывал убранство комнаты. По временам в глазах его, неожиданно оказавшихся большими и очень выразительными, мелькало завистливое любопытство, но в общем-то он был довольно равнодушен к богатству Бекмурад-бая, к показной роскоши его дома.

За чаем появились изысканные кушанья, на которые была мастерица Ханум, сласти и фрукты. Гость вытащил из-за отворота чекменя новенький наган, мгновенье помедлил, оглядываясь вокруг, и сунул его под подушку, поближе к руке. Потом развязал свой нарядный кушак, небрежно кинул его на ковёр и потянулся к блюду с жареным цыплёнком.

После еды снова пили чай. Вытирая вспотевший лоб, джигит приподнял тельпек, открыв уложенные

венцом тяжёлые женские косы, которым было тесно под объёмистой папахой. Бекмурад-бай и его жена не удивились: они-то хорошо знали, кто к ним пришёл.

— Есть, мой хан, два-три человека, из-за которых я терплю неприятности, — начал Бекмурад-бай. — Если правду сказать, муки терплю. Ложусь — они занозой в бок лезут, хожу — в пятки втыкаются. Спать спокойно не могу, пока эти люди на свете живут! Всё перепробовал, ничего не получается. С друзьями советовался — все в один голос говорят: «Обратись к Сульгун-хан. Если она возьмётся, всё будет сделано». Ваше имя очень большой славой пользуется, наш хан! Мы гордимся, что среди туркменских женщин есть такие мужественные, смелые и сильные, как вы. Где бы только не собрались люди, они с уважением вспоминают вас. Я знаю: не в обычае туркмен хвалить человека в глаза. Но, поверьте, я не льщу вам, я говорю то, что говорит народ. И если сказать правду, думаю точно так же. Когда мы впервые услышали, что Сульгун-хан убила своего сводного брата за то, что тот силой отнял у другого брата жену и сам женился на ней, мы сразу сказали: «Она настоящая туркменка, она свято чтит обычаи отцов и помнит заветы пророка». Вы — человек, которому подчиняются сорок храбрых джигитов, которого боятся все окрестные разбойники. Мы почитаем вас, наш хан!

Ханум, как заведённая, кивала головой на каждую фразу мужа, не сводя угодливых глаз со спокойного лица Сульгун-хан. Бекмурад-бай мог бы добавить к сказанному, что Сульгун-хан со своими джигигами грабит богатые караваны и раздаёт захваченную пшеницу нищим беднякам. Но у пего язык не поворачивался хвалить то, что он считал настоящим разбоем, да и неизвестно ещё, как приняла бы эти олова гостья.

Отдуваясь, она помахала на своё разгорячённое чаем и едой лицо обеими руками, засмеялась:

— Чай пронял! Ханум, оказывается, такая женщина, которая специально создана для того, чтобы варить обед и заваривать чай.

Подтянув полу чекменя, Сульгун-хан подкладкой вытерла лицо.

Ханум, не поняв тонкой насмешки гостьи,

заулыбалась, закивала головой.

— Двери этого дома открыты для вас в любое время, наш хан, — с готовностью отозвался Бекмурад-бай, досадуя, что Сульгун-хан никак не реагирует на его слова. — Приходите! Чай и чурек у Ханум всегда готовы. Будем рады, когда бы вы ни пришли!

Сульгун-хан, наклонив красный с золотыми обводами чайник, наполнила пиалу до краёв, лениво отхлебнула глоток. Бекмурад-бай заговорил снова:

— Наш хан, здесь нет лишних людей, я хотел бы сказать вам два-три слова… У меня к вам большое дело. Очень большое дело! Я не могу избавиться от тех людей, которые занозами впиваются в мои ноги. Перед человеком, который избавит меня от этих заноз, я готов выложить всё своё богатство, добытое тяжёлым трудом. Обращаюсь к вам, наш хан, с такой просьбой, только вы можете её выполнить! Если выполните, до самой смерти буду считать вас выше родной сестры!

Осмелься кто-нибудь год назад сказать Бекмурад-баю, что он будет так унижаться перед женщиной — перед Сульгун-хан! — он убил бы такого человека на месте. Но время течёт, происходят разные события, которые раньше и во сне не снились, меняются люди и отношения. И сегодня Бекмурад-бай не ощущал особой неловкости от своего двусмысленного положения.

— Кто они и где?

Вопрос прозвучал коротко и холодно.

— Они не знатные люди, — сказал Бекмурад-бай. — Это просто безродные шалопаи, которые грабят и беспокоят честных людей. Где они живут — неизвестно. Может быть, в пустыне, под открытым небом… Или в чабанском коше. Или в седле каком-нибудь. Иногда появляются здесь, в городе, на Чарджоуской улице — совсем обнаглели бродяги! Я человека поставил наблюдать за этой улицей. Но чаще всего они в селе арчина Мереда бывают. Одного Дурды зовут — он из этого села родом. Другой — Аллак — из нашего села. А третий — Берды — вообще неизвестно откуда. В селе арчина Мереда есть человек по имени Клычли — у него останавливаются. Ещё — на плотине, в доме десятника. Но застать их я нигде не могу, как вода сквозь пальцы проскакивают