дверь.
Ну старуха ядовитая, ни дна тебе ни покрышки! И ведь обязательно ужалит пли плюнет вдогонку. И чтоб последнее слово — только за ней.
Вахрамеев перегнулся с крыльца, заглянул в огород. Там на деревянных пяльцах сушились на солнце обсыпанные золой две собачьих шкуры, вокруг них роились зелёные мухи. Оборотистые хозяева, ничего у них не пропадёт: добрые рукавицы-мохнашки на зиму будут! Уму непостижимо, как это они умудрились натаскать охотничьих собак на человека?.. Ведь обычно лайка людей не берёт, ну, может быть, цапнет для острастки. Знать, в хозяев собачий выводок пошёл, не зря же говорят: "Злые собаки у злых людей". А может, наоборот?
В левое кухонное окошко кто-то наблюдал за ним, оттянув пёструю занавеску. Вахрамеев подумал, что весь разговор в горнице Степанидины сыновья слышали: дверь-то была чуть приоткрыта. Собственно, он и раньше догадывался об этом.
Красная папка в руке напомнила ещё об одном запланированном деле, и Вахрамеев, не мешкая, свернул к моленной (сруб Савватея Клинычева). Справа от входной двери председатель кнопками прикрепил на стену объявление, написанное красиво и чётко клубным художником по его личному заказу; "Распределение дворовых участков на новой Заречной улице будет производиться только до 20 августа. Сельсовет".
Слово "только" дважды красно подчёркнуто. Это хорошо — сразу настораживает.
Отошёл на середину улицы, полюбовался, неожиданно горько усмехнулся: что за люди живут на земле! Ровно слепых котят, тыкают их в молоко, а они отворачиваются, да ещё отплёвываются. И ведь сорвут объявление, непременно сорвут, как стемнеет. Ну да всё равно молва-то пойдёт, а она получше всякого объявления.
На берегу, взнуздав коня, Вахрамеев обернулся и увидел возле объявления кучку мужиков: галдят, пальцами тыкают. Гляди-ка, разобрали! А говорят — читать не умеют.
Глава 26
Викентия Фёдоровича охватил страх: сразу, мелко затряслись пальцы, когда он увидел этот синий конверт, разглядел обратный адрес. Разложенная
на столе служебная корреспонденция почти вся оказалась подмоченной (мешок с авиапочтой угодил в воду, и говорят, что охранники просушивали потом его содержимое), но письмо особенно пострадало, даже наполовину расклеилось.
Шилова испугало не это: в конверте был ничего не значащий текст, отпечатанный на бланке нотариальной конторы. Цифры регистрационного номера — три четвёрки — были сигналом тревоги, вестью чрезвычайной важности! Он отлично знал, что письмо "нотариальной конторы" может поступить только в крайнем случае.
Викентий Фёдорович тупо смотрел на подмоченный, в грязных разводах листок, внезапно ощутив вокруг пустоту, гнетущую беззвучность и недвижность — будто раз и навсегда остановилось время. Вошла пожилая секретарша, положила папку, что-то сказала — Шилов кивнул, не поднимая головы, потом проводил её невидящим взглядом.
Сложив и спрятав письмо в карман, Шилов наконец понял, что его оглушило, сбило с толку: сигнал поступил вовсе не из того источника, откуда он ждал. Он просто забыл, что у него два хозяина и что именно "нотариальная контора" откомандировала его сюда во имя долговременной "консервации".
Что же произошло и какой смысл затаили в себе эти строки официального письма? Может быть, рекомендация, совет или предупреждение? Нет, скорее всего, приказ — судя по краткости текста. Надо было ехать домой: ключ к шифру находится в одной из книг.
Впрочем, он кое о чём догадывался…
А за окном буднично грохотала, дымилась в серой цементной пыли многоголосая стройка. Шилову на мгновение почудилось, что всё это лихорадочно-спешное мчится мимо него стремительным поездом-экспрессом, а он, как на полустанке, равнодушно глядит сквозь стёкла своей "капитанской рубки". Нет, он не завидовал этим людям, увлечённым опасной скоростью. И не жалел их. Пожалуй, он впервые так остро почувствовал свою непричастность к этому орущему суетливому миру, вечную и неистребимую несовместимость с ним.
Да, но неужели его сумели "нащупать"? Всё может быть. Судя по газетам,
события принимают очень тревожный размах…
Надо немедленно ехать на квартиру.
Уже на пороге Шилов столкнулся с прорабом Брюквиным, временно замещавшим должность главного инженера. Потный, бочкообразный прораб, растопырив руки, пёр на Шилова, как бульдозер, загоняя к столу.
— Одну минуточку, Викентий Фёдорович! Докладываю конфиденциально: на третьей секции бетон опасно фильтрует. Грунтовая лаборатория взяла керны: небывалая пористость. А всё тот самый портленд-цемент…
Шилов недовольно сел в кресло, нахмурился: опять завёл шарманку! Инженер Брюквин был специалистом по бетону и ничего другого как следует не знал. Свою некомпетентность он обычно маскировал "цементно-бетонными проблемами", которые всякий раз варьировал с изощрёнными подробностями. "Фильтрирует бетон…" Ну какое это может иметь значение, тем более сейчас?
Прорабу надо было дать выговориться, иначе от него не отделаешься. Шилов уныло глядел на его багровую рыхлую физиономию, заплывшие, плутовато прищуренные глазки и ждал конца монолога. Ему бы снабженцем быть, подумал Шилов, да и то какого-нибудь ограниченного сектора. А он вершит техническую политику.
Впрочем, Шилов сам его и выбрал, назначил — чтобы легче было решать свои личные специфические задачи. Вот человек и всплыл на поверхность. Интересно, зачем он таскает повсюду с собой этот громоздкий обшарпанный портфель? Что носит в нём?
— Хорошо, Брюквин, — сказал Шилов. — Ты, как всегда, целеустремлён и последователен.
— Положение обязывает, — польщённо усмехнулся "врио" и, поставив портфель на пол, стал обтирать платком шею, даже полез куда-то под воротник, за спину. А платок-то у него тоже клетчатый, отметил Шилов. Как у геноссе Крюгеля. Он нащупал в кармане московское письмо и с неожиданной весёлостью спросил:
— Ну как, Брюквин, начальником стройки потянул бы в случае надобности?
— В каком смысле? — прораб так и замер с поднятым в руке платком.
— Например, тоже "врио".
— А вы что, в командировку собираетесь?
— Да пока
