Читалка - Черемша

говорить честно — не было там никакого сапа. Обыкновенный мор, ну иногда стекло толчёное подсыпали в кормушки.

— Подсыпали? Значит, кто-то участвовал ещё?

— Да, кажется, конюх Савоськин, из бывших кулаков…

— Юлите! Ну чёрт с вами. Но имейте в виду, вы можете погореть из-за этого вашего Савоськина. Кстати, а что произошло с экскаватором, вы не в курсе этой истории?

— Помилуйте, Викентий Фёдорович! За кого вы меня принимаете?

Завкон потянулся было к бутылке, чтобы ещё раз наполнить рюмки, однако Шилов бесцеремонно отодвинул коньяк на край, стола, к окну, потом передумал и вовсе убрал в тумбу, которую закрыл на ключ.

— Излишнее спиртное мешает деловому разговору, — сказал Шилов, посмеиваясь холодно-синеватыми щёлочками глаз. Он опять поиграл на помочах никелированными пряжками, походил по комнате энергичным пружинистым шагом и щёлкнул переключателем радиолы. Приёмник зашуршал, легко потрещал, вспыхнул зеленоглазой панелью: полилась тихая, баюкающая и печальная музыка, наполняя воздух осязаемой торжественной грустью.

— Берлин… — вздохнул Шилов, — Великий Вагнер, чародей вечной гармонии… Вы любите музыку, Корытин?

— Лишён, начисто лишён сего удовольствия, — Корытина забавлял и немножко злил нарочито начальственный тон инженера. Вон, гляди-ка, даже обращается сугубо по фамилии, хотя отлично знает имя-отчество. Придётся подыгрывать, очевидно, на равной ноге дело не пойдёт. — Музыка понятна натурам глубоким, эмоциональным. Мы же грубы, нам, грешным, не дано. Вроде древнеегипетского языка.

— Не прибедняйтесь, не ёрничайте, Корытин. — Шилов усмехнулся криво, пренебрежительно. — Вы когда-то посещали музыкальные классы, учились играть на флейте — я хорошо знаю вашу биографию. Я также знаю, что вы всегда грешили опрометчивостью, неумением предвидеть. И потому кое-что делали наобум, глупо, невпопад. За что после расплачивались. Этот ваш недостаток проявился и здесь в Черемше. Надо признать, что вы действовали как мелкотравчатый уголовник, пёрли напролом,

не думая о последствиях. Вы поставили себя в пиковое положение, выставив ослиные уши, за которые может ухватиться первый же чекист.

— Вы так думаете? — Корытин поёрзал, нервно пощипал бороду.

— Уверен. Нам с вами придётся немало потрудиться, чтобы замести ваши грязные следы. Ваши следы, понимаете?

— Понимаю…

— А начинать надо с этого… как его? Севастьянова.

— Савоськина.

— Вот именно. С него. Савоськина следует немедленно убрать, имея в виду скорый приезд следственной комиссии из города. Они сразу же потянут за эту ниточку.

— Убрать? — искренне удивился Корытин. — Каким образом?

— Ай-ай-ай! — рассмеялся инженер, сел рядом на диван и хлопнул Корытина по плечу. — Какая наивность! И такие вопросы задаёт бывший командир карательной сотни. Уму непостижимо!

Да, вопрос был действительно наивным — Корытин это тоже понимал. Но он задал его машинально, не думая, потому что мысли были заняты совсем другим. Можно ли верить услышанному и полагаться на слова — убийственно-убедительные, пугающе-откровенные, но всё-таки слова, пустые и нематериальные? А есть ли хоть какая-нибудь реальная гарантия того, что он, бывший кадровый офицер, ревнитель монархии, снова станет на истинно верный, надёжный и честный путь борьбы за великие неутраченные идеалы белой России? Или это опять зыбкие качели политического авантюризма?

— Вы что, совсем обалдели? — раздражённо ответил Шилов, когда Корытин изложил всё это вслух. — Какие, к дьяволу, ещё нужны вам гарантии, когда я и те, кто стоят за мной, держим вас, отпетого белогвардейца, за горло? У нас с вами общие цели, значит, бороться надо вместе.

— За что?

— Не за что, а против кого! Враг у нас один, стало быть, всё правильно. А будущее распределит наши роли. Загадывать не надо — это плохая примета.

Евсей Корытин ёжился, сопел от ярости, мял в кулаке бороду — давно он, сам привыкший хамить и грубиянить, не слыхивал в свой адрес столь обидных слов. И вместе со злостью — он явно ощущал это, закипала, жаркими толчками

в крови всплёскивалась, нарастала радость: наконец-то, после стольких лет позорного прозябания, непристойного и унизительного притворства, он, офицер, ценивший и любивший повиновение, услышал жёсткий, полный звенящей воли и решительности, истинно командирский голос. Слава те, господи.

— А какова наша цель, Викентий Фёдорович? Ближайшая задача наших действий здесь?

— А вот этого я вам не скажу, Корытин. — Шилов вышел на середину комнаты, вздёрнул подбородок. Неистово чадил папиросой, перебрасывая её из одного угла рта в другой. — Вам сие не положено знать. Но могу заверить, что это будет не игрушечная акция с несчастными, забитыми лошадьми. Это будет стоящее дело с размахом и эффектом. А пока ждите и не рыпайтесь. Поняли меня?

— Да уж как не понять! — Корытин в возбуждении развёл свои мускулистые руки-клешни. — Снова вспомню боевой девиз братьев-анненковцев: "С богом — вперёд!" Сейчас самый раз и выпить бы за него.

— За анненковский девиз пить не буду, — резко сказал Шилов. — А вот за наше с вами начало следует, пожалуй, выпить. Так оно полагается: за успех предприятия.

Он достал недопитую бутылку, налил себе рюмку, а остальное — в гранёный стакан, который взял с окна и подставил Корытину. Крякнули, переглянулись и подумали о будущем: оно теперь у них было одно, общее. Впрочем, общее ли…

Когда Корытин переобувался в прихожей, натягивал яловые охотничьи сапоги, за стенкой слышался могучий утробный храп — экономка досматривала первый сон. Он вспомнил шалопутного Ромку, удивлённо покачал головой: надо же, такой невзрачный шельмец сковырнул здоровенную тётку!

Прощаясь, про себя пожалел инженера Шилова, посочувствовал: экая оказия спать с бабой-паровозом!

Глава 8

Звонарица Агашка, помнится, бывало, поучала Фроську: "Ты в мир не ходи — в миру правды нет. А коли пойдёшь, рот не разевай: каждый тебя облапошить горазд. Никому не верь, токмо на себя надейся, на бога уповай".

Ну, это Фроська и без неё знала. И ещё знала главное: нельзя раскрывать