! Французский ширпотреб — привычная привилегия всех сотрудников нашей торгово-промышленной фирмы. Даже привычная мелочь. Я могу вам презентовать несколько пачек этих папирос.
— Спасибо, не надо беспокоиться! Тем более, вы завтра уезжаете в Россию. А французский ширпотреб, я полагаю, скоро будет доступен и нам, чиновникам бюрократического аппарата.
Смакуя папиросу, Хельмут Бергер прошёлся по аллее, усыпанной мелким гравием чистейшего кирпичного цвета. Счёл нужным объяснить Шилову, что у них под ногами вовсе не битый кирпич, как это может показаться. Здесь настоящий речной гравий из горной речки южной Тюрингии, текущей по каменному ложу красного гранита. Его ежегодно завозят сюда ещё со времён Бранденбургского курфюршества. Ничего не поделаешь: немцы страшно педантичны в отношении раз навсегда установленного интерьера.
— Да, заманчивая картина… — мечтательно протянул Бергер. — Нет, не эта аллея, я имею в виду ту далёкую горную плотину. Но скажите, Шилов, а при чём тут вы?
— Как при чём? Всё очень просто: через полгода решением наркомата я буду назначен туда начальником строительства. Предварительные шаги уже сделаны. Всё остальное решается на месте. Ну, конечно, потребуется некоторое время для подготовки финала. Того самого — эффектного.
— Да, но в таком случае мы рискуем потерять вас?
— Не думаю. Впрочем, игра стоит свеч.
— Надо взвесить… Кроме того, вам, пожалуй, следует сегодня вечером встретиться с одним человеком. Крупным специалистом этого профиля.
Небо темнело, хмурилось. С севера, с промозглой Балтики наползали рваные, трёпанные ветром тучи, По жухлой траве застучали первые дождинки.
— Кажется, мы исчерпали время, — сказал Бергер. — Пора на выход.
Немец шагал размашисто я крупно, по-солдатски твёрдо ставя ступню. Молчал, погружённый, очевидно, б какие-то свои очередные заботы. Шилов еле поспевал сзади, дивясь и негодуя — теперь ему демонстративно отводилась роль малоинтересного, второстепенного партнёра. "Чтоб они все подавились своей
спесью, эти кичливые штурмовики!"
Неподалёку от входных ворот Бергер, что-то вспомнив, вдруг резко остановился.
— Да, кстати! А эта плотина, эта стройка как называется?
— Черемша.
— Черемша… Слышится что-то татарское.
— Возможно. Впрочем, у нас, русских, много татарского, даже — слов в языке. А "черемша" — это таёжный лук. Имеет пикантный вкус и способствует долголетию.
— Даже так? Ну что ж, желаю вам отведать этой черемши, Благополучно и с пользой.
Хельмут Бергер опять одарил улыбкой. Только на этот раз она показалась Шилову явно двусмысленной.
…И всё-таки, почему инженер Крюгель не пожелал принять привет от своего берлинского знакомого? Из осторожности? Или в самом деле из политических соображений? Но ведь на антифашиста он ничуть не похож.
Видимо, придётся прощупывать его обходным путём, не спеша, основательно. Время для этого пока есть.
Глава 5
В прошлом году уволился дед Спиридон из шорной, здоровье стало сдавать. Раньше-то он холил в шорниках первой руки: случалось, и сёдла делал, и хомуты отменные шил. Правда, давно это было; в последнее время больше на мелочах сидел, на ремонте, Латал подседельинки, менял гужи, занимался строчкой сбруи, а то просто сучил дратву, щетину заправлял для других, мастеров.
Обидно делалось. Спервоначалу терпел, потом плюнул и вовсе ушёл. Лето промотался водовозам, на лесосеке, а осенью старый знакомый, председатель сельсовета товарищ Вахрамеев, по доброте, душевной определил Спиридона на подходящую должность а пожарную команду. По официальной ведомости дед числился "третьим топорником", а на самом деле исполнял обязанности дворника на припожарной площади (она же была и центральной в Черемше).
При этом Вахрамеев, поручил Спиридону наблюдение порядка и во дворе сельсовета, что располагался напротив пожарного депо. Дворницкое дело, сказал он, самое подходящее для человека с больным горлом. Завсегда в наличии свежий воздух. Спиридон не возражал, работа ему нравилась: и почётно, к несуетно
.
При депо, у деда имелась, персональная сторожка с печкой" лежанкой и радиорепродукторам, который в хорошую погоду Спиридон выставлял на подоконник. Закончив по раннему утру "подметательные дела", он садился на листвяжный чурбак и, греясь на солнышке, слушал радио. Удивлённо тряс сивой бородёнкой: каждый день в мире творились невероятные происшествий! Кидают бомбы, шлют угрозы, передвигают войска, делают нахальные агрессии (до чего драчливый народ — племя Адамово!), а про ту Абиссинию и вовсе перестали говорить, знать, продала ни за понюшку табаку.
Хорошая штука эта "говорилка"! Всё знает: где какой завод построили, сколько руды накопали, куда и зачем канал прорыли; знает, где жарко, где холодна, в каких местах дожди идут, и почему затмение происходит, и как надо лечить ту же самую лихоманку-малярию. А то ещё физкультуру под музыку передают — тоже интересно. "Встаньте, потянитесь, ногу — туда, руку — сюды. По-скакайте: ать-два, ать-два!" Ну это, видна, специально для ленивых, которым всё надо непременна под команду да чтобы с музыкой. Может, и правильно: народ теперь куражливый, деликатное обхождение любит…
Напротив пожарного депо, внизу, на прибрежной лужайке, топчется реденький утренний базар: картошка да скороспелый лук-слизун, за которым пацаны лазят на отвесные скалы. Никакого мяса, ни дичи — оно и перед праздником редко бывает, а сейчас, когда скотина на вольном выгоне, и подавно. С краю навеса на обычном своём месте торгует медовыми сотами Савватей Клинычев, кержацкий староста. До мёда охочих нету, потому как — нонешний, весенний, стало быть, с черёмуховой горечью, болиголовом. А медовуха из припрятанного туеска идёт бойко: частенько заглядывают парни, шагающие на стройплощадку, полтинник кружка на послепраздничное похмелье. Надо будет подсказать товарищу Вахрамееву, пускай приструнит кержацкого торгаша, негоже рабочий народ спаивать.
А вон и сам он гарцует на Гнедке в конце улицы. Мерин сыто ёкает селезёнкой, секет искры на булыжниках — неделю, как
