Категории

Читалка - Черемша


двое в фетровых шляпах и при галстуках. Никита Чиж что-то объяснял им, оправдывался, разводил руками. Потом помахал Фроське: спускайся сюда.

Фроська, как была — в штанах и в заправленной в них, ставшей теперь безнадёжно грязной ночной рубашке (брезентовую куртку она сбросила ещё утром), подошла, поздоровалась, стыдливо поправила бретельку на плече. Начальство удивлённо её разглядывало, особенно стоящий справа — высокий, с твёрдым, выдвинутым подбородком, в чудных каких-то чёрно-жёлтых сапогах.

— Вы есть стахановка! — осклабился он, показав крепкие длинные зубы. — Молодец! Вы работайт за три человека. Но! Это не есть правильно. Ваш начальник безголовый. Он эксплуатиртен вас, такой симпатичный медьхен. Отшень стыдно вам, геноссе Чиж!

— Моей вины нема, — оправдывался машинист. — Сами план требуете, людей не даёте. Человек пришёл, ну и пускай работает. Мне какая разница: мужик али баба?

— Девушка, медьхен, а не баба, — рассмеялся длиннозубый, с удовольствием делая поправку. Он шагнул к Фроське и стал бесцеремонно её рассматривать, цокая языком. Показал пальцем на оголённые плечи: — Нет хорошо! Солнца много, высота, ультрафюалейт. Кожа сгорайт, потом пиф-паф — отшень больно. Надо надевайт куртка.

Фроська демонстративно отвернулась: тоже мне, сострадатель выискался! В поросячьих глазах елей липучий разлит, того и гляди лапать примется.

Машинист с немцем полезли наверх чего-то там проверять, а Фроська сходила за курткой, вернулась. Уж очень интересным был этот второй в шляпе: маленький и толстый, с аккуратным круглым животом, в котором будто разместился проглоченный арбуз. Ровно баба на сносях, на девятом месяце, про себя съехидничала Фроська, чего он тут стоит, молчит да потеет? Вроде бы тоже начальник по виду, а прибитый какой-то. Лопату сломанную всё время держит. Нашёл где-нибудь, что ли.

— У нас вон тоже две лопаты сломанные валяются, — сказала Фроська. — Шифельные. Ежели вы их собираете, так я принесу. Принести, ай нет?

Толстяк угрюмо молчал, глядел

куда-то мимо Фроськи на дальнюю эстакаду. Наверно, тоже немец, решила Фроська, к тому же ни бельмеса не понимает. Однако толстяк, обмахивая шляпой мокрое лицо, вдруг заговорил на чистейшем русском языке.

— Головы вам поотрывать за эти лопаты! Не умеете с инструментом обращаться, варвары косопузые.

— Какой там инструмент! — рассердилась Фроська. — Вон у меня лопата одна-одиношенька, да и та, как ведьмина кочерга, кривая и корявая. Мозоли кровавые набила, видишь?

— Это по дурости, — спокойно сказал толстяк. — Пошла бы на склад, заменила — и вся недолга. Кстати, и сломанные снесла бы на обмен. А то вон из-за вас, олухов, Крюгель меня, прораба, теперь заставляет собирать этот лом. Тьфу!

Толстяк выругался, и в этот момент, прямо ему под ноги в цементную пыль, сверху шлёпнулись две лопаты с обломанными черенками — немец таки разыскал их. Крикнул оттуда с издёвкой:

— Геноссе Брюквин! Это тоже тащить ваш кабинет. Альз байшпиль. Пример бесхозяйственности.

— Поняла? — сказал толстяк, отпихивая лопаты носком щеголеватого ботинка.

— Ага, — Фроська сочувственно кивнула. — А что, вредный небось немец-то!

— Не твоего ума дело. Ты слушай-ка, вот что: снеси после обеда лопаты ко мне да заодно и поговорим. Подумаем, какую подобрать тебе работу полегче. Может, учётчицей поставим, а то и официанткой в столовую. Девка ты пригожая, видная, незачем тебе на чёрной работе спину ломать.

— Не надо мне другой работы, — сухо сказала Фроська. — Подмогу пришлёте — и то хорошо.

Прораб посмотрел на неё исподлобья, осуждающе пожевал губами.

— Норовистая, как я погляжу… Ну смотри, дело твоё.

А наверху начиналась свара. Немец пальцем подцепил бетон из бетономешалки и свирепо тряс этим грязным пальцем перед носом Чижа. Оба перешли на крик: инженер ругался, мешал русские и немецкие слова, машинист крыл по-русски.

— Ну, сцепились! — рассмеялась Фроська.

— А ты не хихикай, — жёлчно сказал прораб. — Сейчас и тебе попадёт на всю железку.

— Мне-то за что?

— За брак

. Бетон-то вы, оказывается, готовили нестандартный, цементу в нём мало, а песку больше нормы. Так что липовые вы стахановцы.

— Ишь чего выдумал! — разозлилась Фроська. — Стахановцы! Да я сама, что ли, напрашивалась? Это вон тот долгозубый придумал, он и талдычил, окаянный.

— Но-но! Ты как про начальство выражаешься? — прораб угрожающе пучил глаза, но Фроська-то хорошо видела и понимала, что брань в адрес немца-инженера втайне приятна ему.

Начальство уже с шумом спускалось вниз, на лесенке мельтешили отполированные краги. На вытянутой руке Крюгель держал большую щепку, которую выловил в бетоне. Этой щепкой, как шпагой, он поочерёдно стал тыкать прораба, машиниста, потом добрался и до Фроськи.

— Понимайт! Понимайт! — инженер в ярости топал ногами. — Дас ист гроссе дефект! Унмеглих! Дер тойфель вайе! Бирен зуппе, киршен зуппе! [7]

Дальше последовала серия отборных русских ругательств, потом смешанные русско-немецкие фразы, из которых следовало, что щепка в бетоне, как и любой другой посторонний предмет, есть преступное безобразие и безответственность. Потому что там, где щепка, там окажется пустота в теле плотины, именно там возможен разрыв, разлом и всяческое разрушение. Может быть, фрейлейн скажет, кто этот осёл и халтурщик, просмотревший щепку в замесе, и вообще понимает ли она что-нибудь в качестве бетона?

Фроська не любила крикливых, нервных людей. Крикливость ещё простительна бабам, но не мужикам, да ещё таким фасонистым — при галстуках и шляпах. Сама она придерживалась правила: не важно как сказать, важно — что сказать.

— Зачем кричать-то? — сказала она инженеру. — Меня сперва научить надо, потом спрашивать. Понимаешь: научить? Так что не шуми, побереги здоровье, ежели ты умный человек.

— Замолчайт! — истошно завопил Крюгель.

— Сам замолкни! — не выдержала Фроська. — Ишь разошёлся, тележкина твоя мать!

Крюгель так и замер с высоко поднятой злополучной щепкой. Выпучил в изумлении глаза.

— Доннер веттер! Такая прекрасная фрейлейн