пролепетала Одри.
— Нет, заставляете! Вы сеете раздоры и нарушаете всеобщее спокойствие.
— Спокойствие? — беззвучно повторила она.
— Да, спокойствие! Рико сбился с ног, пытаясь ублажить вас и доставить вам удовольствие…
— Мне не пришлось бы здесь оставаться, если бы вы позволили мне взять землю! И вообще не понадобилось бы приезжать!
— О да… Увы, они слишком хорошо это знают!
Она ахнула и отшатнулась.
— Что?
— Одри, сколько времени вы бы собирались приехать к ним в гости? Посмотреть, где и как они живут? Месяцы? Годы?
— Нет! Просто у меня мало свободного времени!
Он безжалостно усмехнулся.
— Зато у вас есть время преследовать меня.
— Я не преследую вас! Вы сами настаивали, чтобы я приехала!
— Да, — вкрадчиво согласился он, — настаивал. Если бы я этого не сделал, вы бы не приехали никогда. А как вы думаете, какие чувства испытывают ваша мать и Рико, зная, что вы приехали из-за меня, а не из-за них?
— Это нечестно!
— В самом деле?
— Нечестно, и если вы работаете у Рико, это еще не дает вам права разговаривать со мной так, словно я полное ничтожество!
— Я не работаю у Рико, — ледяным тоном поправил Маричелли.
— Да? Это не имеет значения. — Чувствуя себя виноватой, поскольку упреки Витторио попали в цель, она стала защищаться. Этот человек обладал удивительным умением заставлять ее уходить в глухую оборону. — А как быть с вашей невнимательностью, вашим эгоистичным нежеланием считаться с чувствами других людей? Вам не приходит в голову, что моей матери и Рико до смерти надоели ваши кости, ваши камни и ваше постоянное присутствие в их доме? И…
— В моем доме, — спокойно вставил он, но разгорячившаяся Одри не обратила внимания на эту реплику.
— Они женаты всего шесть месяцев! Я давала им время побыть вдвоем, а это гораздо важнее, чем вы думаете! Вы грубо и бесчувственно вторгаетесь в жизнь молодоженов, людей, любящих друг друга и вовсе не нуждающихся в том, чтобы вы заполняли их дом всяким хламом
! Мать даже не может толком убраться! Ей приходится стирать и гладить на вас, как какой-нибудь… Ваш дом? — осекшись, прошептала пораженная Одри. — Ваш дом? Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что сказал. — Он перегнулся через стол, собрал свои бумаги, положил их в книгу, осторожно закрыл ее, сунул под мышку и ушел.
2
— Витторио!
Ошеломленная, растерянная, совершенно сбитая с толку, Одри устремилась следом, но вскоре увидела, что за ним захлопнулась входная дверь. Его дом?!
Обведя взглядом старые картины, античную мебель и дорогие ковры, она выбежала из гостиной и принялась лихорадочно разыскивать мать. Одри заглянула в спальню, на кухню и в конце концов обнаружила Эмили на балконе, где та оживленно болтала с соседкой. Мать обожала балконы. Но этот балкон принадлежал не ей.
Выйдя на широкую площадку с обвитой плющом чугунной решеткой, к которой крепились горшки с самыми разнообразными растениями, Одри тихо сказала:
— Мама, можно тебя на минутку?
Удивленная мать торопливо извинилась перед соседкой на недавно освоенном итальянском, испустила недовольное восклицание и загнала дочь в комнату.
— Одри! Ты до сих пор в ночной рубашке!
— Ну и что? Я проспала…
— Рико ведь советовал тебе посетить Ватикан. Кажется, экскурсия начинается в одиннадцать.
— Я помню, но…
— Он очень расстроится, если ты не…
— Мама! Витторио сказал, что это его квартира!
— Ну да, — недоуменно подтвердила она. — Я говорила тебе…
— Ничего ты не говорила!
— Одри, — мягко возразила мать, — я говорила это, когда мы встречали тебя в аэропорту. Пожалуйста, не делай из меня дурочку. — Одри широко раскрыла глаза и готова была решительно запротестовать, когда мать продолжила: — Но с самого прибытия — точнее, с той минуты, как ты вышла в зал ожидания — ты вела себя так, словно окружена врагами: огрызалась, набрасывалась на всех, была отвратительно груба с Витторио, который, надо сказать, вел себя на удивление сдержанно… Впрочем,
хватит об этом. Я знаю, ты волнуешься из-за своего приюта, беспокоишься о животных, но в этом не виноваты ни я, ни Рико, ни Витторио. Витторио вовсе не обязан сдавать тебе землю в аренду, у тебя нет никаких оснований требовать этого. Больно признаваться, но мне очень стыдно за тебя. Я не учила тебя плохим манерам, и если это влияние Пола, то тогда чем скорее прекратится ваша связь, тем лучше.
— У нас с ним нет никакой связи, — прервала ее Одри.
— Я молчала все это время, — решительно продолжала Эмили, — потому что… потому что испытывала неловкость.
Ошеломленная, едва не потерявшая дар речи, Одри прошептала:
— Неловкость?
— Да. Рико всем и каждому говорил, какая у него чудесная взрослая дочь. Он был так горд, так счастлив, а ты никого к себе не подпускаешь и воротишь нос от любого предложения познакомиться с его друзьями.
— Неправда!
— Правда. Я знаю, ты делала это не нарочно, по рассеянности или не подумав, — но теперь мой дом здесь. Есть люди, с которыми я вижусь каждый день… и мне было бы стыдно, если бы они за моей спиной говорили, что моя дочь…
— Грубиянка? — обмерла Одри.
— Настырная, — покачала головой мать. — Это на тебя не похоже. — Затем она вздохнула и призналась: — Нет, похоже. Ты действительно настырная, но никогда не была грубой. Мнение людей имеет большое значение, Одри. Нельзя отвергать их, потому что они тебе неинтересны или потому, что твой ум занят чем-то другим. Я думала, это будет так приятно, — грустно добавила мать. — Мне хотелось, чтобы ты приехала, хотелось показать тебе Рим. Но ведь ты бы не появилась, если бы речь не зашла об этом несчастном куске земли, правда?
Одри начала слабо защищаться:
— Конечно, я бы приехала, но ведь прошло всего шесть месяцев, я думала, вам хочется побыть вдвоем…
— Ты говоришь искренне?
— Да.
Но искренностью тут и не пахло, она выдумала эту причину, чтобы заглушить укоры собственной совести. А правда заключалась в том, что затея с приютом для животных так увлекла
