Читалка - Алхимик

сложились  обстоятельства.  В  пустыне  неповиновение  -   это

гибель.

     Раздался  приглушенный гул голосов - это каждый обратился

к своему богу.  Сантьяго  поклялся  именем  Христа.  Англичанин

промолчал.  Это  продолжалось  дольше,  чем нужно для клятвы -

люди просили у небес защиты и покровительства.

     Потом послышался протяжный звук  рожка,  и  каждый  сел  в

седло. Сантьяго и англичанин, купившие себе по верблюду, не без

труда  взобрались  на них. Юноша увидел, как тяжко нагрузил его

спутник своего  верблюда  чемоданами  книг,  и  пожалел  бедное

животное.

     - А  между  тем,  никаких  совпадений  не  существует, -

словно продолжая давешний разговор, сказал англичанин. -  Меня

привез сюда один мой друг. Он знал арабский язык и...

     Но слова его потонули в шуме тронувшегося каравана. Однако

Сантьяго  отлично  знал, что имел в виду англичанин: существует

таинственная цепь связанных друг  с  другом  событий.  Это  она

заставила  его  пойти  в  пастухи, дважды увидеть один и тот же

сон, оказаться неподалеку от африканского побережья,  встретить

в  этом  городке  царя,  стать  жертвой  мошенника и наняться в

лавку, где продают хрусталь, и...

     "Чем дальше пройдешь по Своей Стезе, тем сильней она будет

определять твою жизнь", - подумал юноша.

     Караван  двигался  на   запад.   Выходили   рано   поутру,

останавливались   на   привал,   когда   солнце  жгло  нещадно,

пережидали самый зной и потом снова трогались в путь.  Сантьяго

мало  разговаривал

отрывался от книги.

     Юноша  молча   разглядывал   спутников,   вместе   с   ним

пересекавших  пустыню. Теперь они были не похожи на тех, какими

были перед началом пути - тогда царила суета:  крики,  детский

плач и ржание коней сливались с возбужденными голосами купцов и

проводников.

     А  здесь,  в  пустыне,  безмолвие  нарушали  лишь  посвист

вечного  ветра  да  скрип  песка  под  ногами  животных.   Даже

проводники хранили молчание.

     - Я много раз пересекал эти пески, - сказал как-то ночью

один погонщик  другому.  - Но пустыня так велика и необозрима,

что и сам поневоле почувствуешь себя песчинкой. А песчинка нема

и безгласна.

     Сантьяго понял, о  чем  говорил  погонщик,  хотя  попал  в

пустыню  впервые.  Он  и сам, глядя на море или в огонь, часами

мог не произносить ни слова,  ни  о  чем  не  думая  и  как  бы

растворяясь в безмерной силе стихий.

     "Я  учился  у  овец,  учился  у  хрусталя, - думал он. -

Теперь меня будет учить пустыня. Она кажется мне самой  древней

и самой мудрой из всего, что я видел прежде".

     А  ветер  здесь  не стихал ни на миг, и Сантьяго вспомнил,

как ощутил его дуновение, стоя на башне в Тарифе. Должно  быть,

тот  же самый ветер слегка ерошил шерсть его овец, бродивших по

пастбищам Андалусии в поисках корма и воды.

     "Теперь они уж больше не мои, -- думал  он  без  особенной

грусти.  - Забыли меня, наверно, привыкли к новому пастуху. Ну

и хорошо. Овцы, как и каждый, кто странствует с места на место,

знают, что разлуки неизбежны"

     Тут ему вспомнилась дочка суконщика -  должно  быть,  она

уже  вышла  замуж. За кого? Может, за продавца кукурузы? Или за

пастуха, который тоже умеет читать и  рассказывать  невероятные

истории  -  Сантьяго не один такой. То, что он почему-то был в

этом уверен, произвело на юношу сильное впечатление:  может,  и

он  овладел  Всеобщим Языком и знает теперь настоящее и прошлое

всех на свете? "Предчувствие" -  так  называла  этот  дар  его

мать.  Теперь он понимал, что это -- быстрое погружение души во

вселенский поток жизни, в котором  судьбы  всех  людей  связаны

между собой. Нам дано знать все, ибо все уже записано.

     - Мактуб,   -   промолвил   юноша,   вспомнив   Торговца

Хрусталем.

     Пустыня  песчаная  иногда   вдруг   становилась   пустыней

каменной. Если караван оказывался перед валуном, он его огибал,

а  если  перед целой россыпью камней - шел в обход. Если песок

был таким рыхлым и мелким, что копыта верблюдов увязали в  нем,

- искали  другой  путь.  Иногда шли по соли - значит, на этом

месте было когда-то озеро, - и вьючные животные жалобно ржали.

Погонщики  спешивались,  оглаживали  их  и  успокаивали,  потом

взваливали   кладь   себе   на   плечи,   переносили  ее  через

предательский отрезок пути  и  вновь  навьючивали  верблюдов  и

лошадей.  Если  же проводник заболевал или умирал, товарищи его

бросали жребий: кто поведет его верблюдов.

     Все это происходило по одной-единственной причине: как  бы

ни  кружил  караван,  сколько бы раз ни менял он направление, к

цели он  двигался  неуклонно.  Одолев  препоны,  снова