рвение не давали абсолютно никаких
результатов. Мне не удавалось ничего из того, о чем на своем
замысловатом языке твердили учебники алхимии, заполненные
бесчисленными символами: драконами, солнцами, львами, лунами. И
мне постоянно казалось, что я двигаюсь не в том направлении,
ибо символический язык открывает широчайший простор для
неправильных толкований. В 1973 году, в отчаянии от того, что
не продвинулся в своих штудиях ни на пядь, я совершил акт
величайшей безответственности. В ту пору Управление образования
штата Мату-Гроссу пригласило меня вести занятия по театральному
искусству, и я использовал своих студентов для постановки
"лабораторных" спектаклей на тему Изумрудной Скрижали. Даром
мне это не прошло, и подобные эксперименты вкупе с иными моими
попытками утвердиться на зыбкой почве Магии привели к тому, что
уже через год я мог на собственной шкуре убедиться в
правдивости поговорки "Как веревочке ни виться, а конец будет".
Следующие шесть лет моей жизни я относился ко всему, что
имело отношение к мистике, с изрядным скептицизмом. В этом
духовном изгнании я сделал для себя несколько важных выводов:
мы принимаем ту или иную истину лишь после того, как сначала
всей душой отвергнем ее; не надо бежать от собственной судьбы
- все равно не уйдешь; Господь взыскивает строго, но милость
Его безгранична.
В 1981 году я встретился с Учителем, которому суждено было
вернуть меня на прежнюю стезю. Покуда он наставлял меня, я
снова, на собственный страх и риск принялся
изучать алхимию.
Однажды вечером, после изнурительного сеанса телепатии, я
спросил, почему алхимики выражаются так сложно и так
расплывчато.
- Существует три типа алхимиков, - ответил он. - Одни
тяготеют к неопределенности, потому что сами не знают своего
предмета. Другие знают его, но знают также и то, что язык
алхимии направлен к сердцу, а не к рассудку.
- А третьи? - спросил я.
- Третьи - это те, кто и не слышал об алхимии, но сумели
всей жизнью своей открыть Философский Камень.
И после этого мой Учитель, относившийся ко второму типу,
решил давать мне уроки алхимии. Вскоре я понял, что ее
символический язык, столько раз сбивавший меня с толку и так
раздражавший меня, - это единственный путь достичь Души Мира,
или того, что Юнг называл "коллективным бессознательным". Я
открыл Свою Стезю и Знаки Бога - истины, которые мой интеллект
прежде отказывался принимать из-за их простоты. Я узнал, что
задача достичь Великого Творения стоит не перед немногими
избранными, а перед всеми, кто населяет Землю. Не всегда,
разумеется. Великое Творение является нам в форме яйца и
флакона с жидкостью, но каждый из нас способен - в этом нет и
тени сомнения - погрузиться в Душу Мира.
И потому "Алхимик" - тоже книга символическая, и на
страницах ее я не только излагаю все, что усвоил по этому
вопросу, но и пытаюсь воздать должное тем великим писателям,
которые смогли овладеть Всемирным Языком: Хемингуэю, Блейку,
Борхесу (он тоже использовал в одном из своих рассказов эпизод
из истории Персии), Мальбу Тагану.
А завершая свое чересчур пространное предисловие и желая
пояснить, кого относил мой Мастер к алхимикам третьего типа,
приведу историю, которую он же поведал мне как-то в
лаборатории.
Однажды Пречистая Дева, держа на руках младенца Христа,
решила спуститься на землю и посетить некую монашескую обитель.
Исполненные гордости монахи выстроились в ряд: каждый по
очереди выходил к Богоматери и показывал в ее честь свое
искусство: один читал стихи собственного сочинения, другой
демонстрировал глубокие познания Библии, третий перечислил
имена всех святых. И так братия в меру сил своих и дарований
чествовала Деву и младенца Иисуса.
А последним оказался смиренный и убогий монашек, который
не мог даже затвердить наизусть текстов Священного Писания.
Родители его были люди необразованные, выступали в цирке, и
сына они научили только жонглировать шариками и прочим фокусам.
Когда дошел черед до него, монахи хотели прекратить
церемонию, ибо бедный жонглер ничего не мог сказать Пречистой
Деве, а вот опозорить обитель - вполне. Но он всей душой
чувствовал настоятельную необходимость передать Деве и Младенцу
какую-то частицу себя.
И вот, смущаясь под укоризненными взглядами братии, он
достал из кармана несколько апельсинов и принялся подбрасывать
их
