Читалка - Алхимик

результатов.  Мне  не  удавалось ничего из того, о чем на своем

замысловатом  языке  твердили  учебники  алхимии,   заполненные

бесчисленными символами: драконами, солнцами, львами, лунами. И

мне  постоянно  казалось,  что я двигаюсь не в том направлении,

ибо  символический  язык  открывает  широчайший   простор   для

неправильных  толкований.  В 1973 году, в отчаянии от того, что

не продвинулся в своих штудиях  ни  на  пядь,  я  совершил  акт

величайшей безответственности. В ту пору Управление образования

штата Мату-Гроссу пригласило меня вести занятия по театральному

искусству,  и  я  использовал  своих  студентов  для постановки

"лабораторных" спектаклей на тему  Изумрудной  Скрижали.  Даром

мне  это не прошло, и подобные эксперименты вкупе с иными моими

попытками утвердиться на зыбкой почве Магии привели к тому, что

уже  через  год  я  мог  на  собственной  шкуре   убедиться   в

правдивости поговорки "Как веревочке ни виться, а конец будет".

     Следующие  шесть  лет моей жизни я относился ко всему, что

имело отношение к мистике,  с  изрядным  скептицизмом.  В  этом

духовном  изгнании  я сделал для себя несколько важных выводов:

мы принимаем ту или иную истину лишь после  того,  как  сначала

всей  душой  отвергнем ее; не надо бежать от собственной судьбы

- все равно не уйдешь; Господь взыскивает строго,  но  милость

Его безгранична.

     В 1981 году я встретился с Учителем, которому суждено было

вернуть  меня  на  прежнюю  стезю.  Покуда он наставлял меня, я

снова, на собственный страх и риск  принялся

Однажды  вечером,  после  изнурительного  сеанса  телепатии,  я

спросил,  почему  алхимики  выражаются   так   сложно   и   так

расплывчато.

     - Существует  три  типа алхимиков, - ответил он. - Одни

тяготеют к неопределенности, потому что сами  не  знают  своего

предмета.  Другие  знают  его,  но  знают  также и то, что язык

алхимии направлен к сердцу, а не к рассудку.

     - А третьи? - спросил я.

     - Третьи - это те, кто и не слышал об алхимии, но сумели

всей жизнью своей открыть Философский Камень.

     И после этого мой Учитель, относившийся ко  второму  типу,

решил  давать  мне  уроки  алхимии.  Вскоре  я  понял,  что  ее

символический язык, столько раз сбивавший меня с  толку  и  так

раздражавший  меня, - это единственный путь достичь Души Мира,

или того, что Юнг  называл  "коллективным  бессознательным".  Я

открыл Свою Стезю и Знаки Бога - истины, которые мой интеллект

прежде  отказывался  принимать  из-за их простоты. Я узнал, что

задача достичь  Великого  Творения  стоит  не  перед  немногими

избранными,  а  перед  всеми,  кто  населяет  Землю. Не всегда,

разумеется. Великое  Творение  является  нам  в  форме  яйца  и

флакона  с жидкостью, но каждый из нас способен - в этом нет и

тени сомнения - погрузиться в Душу Мира.

     И потому "Алхимик"  -  тоже  книга  символическая,  и  на

страницах  ее  я  не  только  излагаю  все, что усвоил по этому

вопросу, но и пытаюсь воздать должное  тем  великим  писателям,

которые  смогли  овладеть  Всемирным Языком: Хемингуэю, Блейку,

Борхесу (он тоже использовал в одном из своих рассказов  эпизод

из истории Персии), Мальбу Тагану.

     А  завершая  свое чересчур пространное предисловие и желая

пояснить, кого относил мой Мастер к  алхимикам  третьего  типа,

приведу   историю,   которую   он   же  поведал  мне  как-то  в

лаборатории.

     Однажды Пречистая Дева, держа на  руках  младенца  Христа,

решила спуститься на землю и посетить некую монашескую обитель.

Исполненные  гордости  монахи  выстроились  в  ряд:  каждый  по

очереди выходил к  Богоматери  и  показывал  в  ее  честь  свое

искусство:  один  читал  стихи  собственного  сочинения, другой

демонстрировал  глубокие  познания  Библии,  третий  перечислил

имена  всех  святых.  И так братия в меру сил своих и дарований

чествовала Деву и младенца Иисуса.

     А последним оказался смиренный и убогий  монашек,  который

не  мог  даже  затвердить  наизусть текстов Священного Писания.

Родители его были люди необразованные,  выступали  в  цирке,  и

сына они научили только жонглировать шариками и прочим фокусам.

     Когда  дошел  черед  до  него,  монахи  хотели  прекратить

церемонию, ибо бедный жонглер ничего не мог  сказать  Пречистой

Деве,  а  вот  опозорить  обитель  -  вполне. Но он всей душой

чувствовал настоятельную необходимость передать Деве и Младенцу

какую-то частицу себя.

     И вот, смущаясь под  укоризненными  взглядами  братии,  он

достал  из кармана несколько апельсинов и принялся подбрасывать

их