поезд мчится, мелькают за окном телеграфные столбы, леса, поля, деревни, большие и малые города, а мы стоим у открытого окна и дивимся, до чего красива наша страна. Наша Польша…
Ирена удивленно посмотрела на подругу. Леля была сейчас такая восторженная, милая, задумчивая. С нее слетела обычная занозистость и присущая ей насмешливость. Ирене передалось ее волнение.
— Вот будет здорово! — воскликнула она. — И еще непременно поедем к морю и привезем по кусочку янтаря. Тато говорит, что его много на Балтике. Рыбаки Кашубы, что живут на побережье, делают из янтаря браслеты, бусы и перстни. Люди их покупают и носят, как талисманы. Мне тоже хочется найти кусочек этого счастливого камня. Я бы подарила его отцу, чтобы у него всегда была работа…
— Мы его найдем, Ирка, — сказала убежденно Леля. — Найдем!
По реке, то и дело застревая на мели, плывут в утлой лодчонке какие-то мальчишки. Видно, что ребята устали. Лодка ткнулась носом в песчаную кромку берега, мальчики выскочили на песок и побежали к рыбачьему домику.
— Пожалуй, пора домой, — сказала Леля, вставая. — Я уже проголодалась.
Недалеко от замка им встретилась тетя Паулина. Она шла с речки с полной корзиной мокрого белья. Ирена и Леля помогли донести корзину и развесить во дворе белье. Тетя Паулина сказала Ирене:
— Оставайся ужинать. Я окуньков нажарила.
— Спасибо, тетя Паулина. Боюсь, мама заругается. С обеда дома не была.
— Не заругается! Я тебя потом провожу, Ирка. — Леля потянула подругу в дом.
Они кончали ужинать, когда к Граевским примчался явно чем-то испуганный Юзеф.
— Мама велела позвать Ирку домой! Я думал, что они с Лелькой еще в замке, побежал туда и вот смотрите, что нашел в траве. Читайте!
И Юзеф подал дяде Косте свежую листовку с большим черным орлом, державшим в лапах свастику. Листовка была обращена к местным немцам, в ней говорилось о близком дне их освобождения.
— Неужто начнется война? — озадаченно сказал дядя Костя, дочитав листовку до конца. Она была напечатана
на двух языках: польском и немецком.
— О, Езус, Мария! — перекрестилась тетя Паулина. — То-то на базаре только и разговоров, что войны с Гитлером нам не миновать.
— Все может быть. Кто знает, что у этого Гитлера на уме? Немцы давно зарятся на Мазуры, Гданьск. И в Гралеве полно немцев, которые ждут не дождутся прихода своих. Вот беда! — Дядя Костя вздохнул.
Леля с Иреной переглянулись. Они еще не понимали, что такое война, и листовка эта их не испугала. Но хорошего настроения, с которым они вернулись из замка, как не бывало.
Дома Ирену ждало письмо из Бурката. Тетя Марта, сестра отца, просила, чтобы Ирена приехала к ней на недельку-другую помочь в жатве. Ирена обрадовалась — она давно не была в Буркате. Отец отвез ее туда на велосипеде.
Деревня Буркат в тридцати километрах от Гралева. Она раскинулась на краю глубокого оврага, заросшего пышным ивняком. На дне оврага поблескивает ручей с родниково-прозрачной водой. Сразу же за оврагом начинаются густые леса, которые тянутся на десятки километров к юго-западу. Обширные поля и луга — владения самого крупного помещика Гралевского района пана Дверского. В центре Бурката стоит его белый с лепными украшениями и балюстрадами двухэтажный дом. Пан Дверский с семьей жил в нем только летом, остальное время года господа проводили либо в Варшаве, либо за границей. На помещика работала чуть ли не вся деревня: свои небольшие полоски земли, отвоеванные у леса, не могли прокормить буркатских крестьян.
Тетя Марта жила вместе с взрослым сыном, деревенским ковалем, в новой, недавно построенной избе. Изба была большая и светлая. Она еще пахла смоляными сосновыми досками, сквозь три чисто вымытых окна в нее щедро лилось солнце.
Чуть свет деревня пустела — жатва была в разгаре. Хлеб убирали вручную, ведь батраков у помещика Дверского много и ему не к чему тратиться на покупку машин. Тетя Марта с Иреной нанялись вязальщицами снопов. Работа эта нелегка, особенно для городской. Превозмогая усталость, Ирена старается не отстать
от тетки. Стебли колючие и ломкие от длительной жары. Хлеб начал осыпаться, и люди спешат.
Ирена набирает большую охапку пахнущих пылью и солнцем стеблей, кладет их у ног, потом скручивает прясло, поддевает его под низ собранной охапки, стягивает крепко-накрепко, помогая себе при этом коленкой, завязывает и откидывает готовый сноп в сторону. Уже целый ряд лежит за ее спиной, и выглядят они не хуже, чем те, что связала Марта. Ирене хочется услышать от нее похвалу. Она распрямляет на миг вспотевшую, ноющую от усталости спину и спрашивает тетку:
— Ну как?
— Хорошо, деточка, хорошо! — хвалит тетя Марта. — Глядишь, за такую работу управляющий в конце недели отсыплет тебе мешок зерна. Поможешь отцу.
Девушка довольна. Пот щиплет глаза, капает с кончика носа. Исколотые стерней руки саднит до самых плеч, но Ирена не обращает на это внимания. Ведь она получит целый мешок пшеницы. Отец свезет пшеницу на мельницу, а мать напечет из ее муки вкусные хрустящие оладьи…
Работали обычно до полной темноты. С одиннадцати до трех дня солнце пекло так невыносимо, что люди были вынуждены уходить с поля. Поев, они расстилали в тени деревьев дерюжки и отдыхали. Когда жара немного спадала, снова шли в поле.
В полдень и деревня замирала. Не было слышно даже привычного тявканья дворняжек, которые тоже прятались от жары. И лишь в дальнем конце села, в тени крохотной дубовой рощи, несколько полуголых, чумазых ребятишек гоняли тряпичный мяч.
К вечеру Буркат оживал. Пригоняли с пастбища огромное помещичье стадо коров, коз и овец, слышалось посвистывание пастушьего кнута, скрип цепей у колодцев. Над избами начинал виться еле заметный дымок: хозяйки готовили ужин. На завалинках хат сидели старики, молча посасывая длинные трубки. Из леса тянуло свежестью.
Время летело незаметно. Ирена втянулась в работу и уже не уставала так сильно, как в первые дни. Уезжая из Бурката, Ирена везла с собой заработанный мешок жита и бидон пчелиного лесного меда — подарок тети Марты.
Война
