Читалка - Я вас жду

всё же таится скрытое недоверие, настороженность.

— А… а если заплыву далеко, до того берега?

— Ну и что? Ты же хорошо плаваешь. Или похвастал?

Руслан обиженно надувает губы:

— Хвастал!.. Не знаете — зачем говорить? В бассейне учился, понятно? Простудился раз, насморк вроде — бабушка в слёзы, больше не пустила. Просил-просил, а она — нет.

— Ну, иди уже, — гоню его от себя.

Тень на книге продолжает упорно покачиваться.

— Теперь что?

— Вас ругать будут, — предостерегает сорванец меня с самым искренним чувством.

— Меня?! За что? Не улавливаю…

— За то, что мне купаться одному разрешили. Скажут, маленький, нельзя.

Руслану десять… Много это или мало? Стараюсь восстановить в памяти то время, когда мне было столько. Мелькают лишь обрывки воспоминаний. Улыбка матери; тёплая и мягкая песчаная дорожка, карабкающаяся на холм, к нашей хате; драка с мальчишками-задирами у колодца (одному расквасила нос, другой сбежал); иней на стоге невдалеке от школы…

— А они откуда узнают? Наябедничать, может, собираешься? — напускаю на себя недовольный вид.

— Вы что? Я?! Был у меня такой товарищ, так с ним рассорился, навсегда.

— Тогда счастливого плаванья!

— Ла-а-дно, — протягивает Руслан и, решительно взмахнув рукой, уходит.

Прикрыв лицо учебником, наблюдаю за ним: «Славный мальчишка, просторы ему нужны, а не теплица!» Не спускаю с него глаз до тех пор, пока его худенькое тело не теряется в толпе бронзовых пляжников.

Я сознательно пошла на такой риск в надежде, что это в конечном счёте окупится. Меня тревожило лишь одно: выдержит ли Руслан первое испытание, явится ли вовремя. Если удастся приучить мальчишку держать своё слово, то это незаметно для него самого станет первым шагом на длинном пути исправления.

Без десяти двенадцать начинаю с напряжённым ожиданием следить за стрелкой часов. Минуло около двух часов. За это время, чего доброго, Руслан мог сцепиться с такими же драчунами, как сам, мог утонуть. Мною овладевает страх. Всё расплывается

перед глазами — пляж, загорающие, цветные навесы, кустарник.

Откладываю в сторону учебник. Без восьми двенадцать. Ещё восемь минут, целая вечность! От мысли, что с Русланом могло случиться что-то непоправимое, меня бросает в холод, чувствую, как лоб, нос, щёки покрываются ледяной испариной.

Чего доброго…», «чего доброго…», «чего доброго…» — повторяю как заведённая. — Заплыл слишком далеко и.." Затем: «Мог же этот маленький Багмут забраться в кабину башенного крана, когда крановщица ушла на обед, включить рубильник…»

Вспоминаю: «Скажут, маленький, нельзя». Маленький ли?

Мне было почти столько же, когда скоропостижно умерла мама. Её смерть была для нас большим ударом. Здоровая молодая женщина, никогда не болевшая, приходит домой и как бы между прочим жалуется на боль в пояснице. Мы с отцом подтруниваем над ней, а через несколько часов её уже не стало. «Нефрозонефрит», — объяснили в больнице.

Никогда ещё наша Тумановка не видела таких похорон. За гробом учительницы географии Елены Николаевны Троян шли с поникшими головами люди и из соседних сёл. Венки, венки, венки…

Отгремела траурная музыка, смолкли ораторы, разошлись прощающиеся. У свежего холма осталось лишь двое, которые, казалось, будут стоять здесь до тех пор, пока не совершится чудо, не воскреснет самый дорогой для них человек. Отец и я. Помнится, что я в те минуты действительно верила в чудо, надеялась, что мама вот-вот подойдёт к нам, улыбнётся своей тихой, задумчивой улыбкой. Эта улыбка не покидала её губ даже тогда, когда она выговаривала мне за какую-нибудь очередную проказу.

Вспоминается вот что ещё. Отец стоял ссутулившись, небритый, бледный, ни кровинки в лице. Он поминутно вытирал платочком катившиеся по щекам слёзы. До сих нор я никогда не видела его плачущим, так же, как и небритым.

Начало темнеть. Отец вдруг поднял голову и сказал: «Галка, маму не возвратить, идём». Но не пошёл, продолжал стоять. «Будем жить, как она. Жизнь человека измеряется не прожитыми годами, а делами добрыми», —

произнёс отец после долгого молчания.

Поздно, пора спать.

23 июня, среда.

Наконец-то я увидела Руслана. Притаился немножечко поодаль в кустах. Ах, вот оно что: выжидает, чтобы явиться «минута в минуту»! Без трёх двенадцать. Прикидываюсь, будто не замечаю его, начинаю раскладывать завтрак на разостланном полотенце.

Руслан приближается неторопливой, нарочито вялой походкой и конечно с руками на голове. Надо будет обязательно отучить его от этой привычки.

— Который час, ваша честь?

Обезьянка!

— Ровно двенадцать, — отвечаю и чувствую, как во мне всё ликует.

— Ровно? — переспрашивает Руслан торжествующим голосом.

— До восьмого знака после запятой. Чего стоишь? Ждёшь особого приглашения? Яичко вон возьми, помидор, сыр…

Он запускает руку в прозрачный кулёк, набирает горсть вишен, однако, перехватив мой неодобрительный взгляд, высыпает их обратно, принимается за яйцо.

Вспоминаю вчерашний телефонный разговор с Лидией Гавриловной. Она жаловалась: «Мальчик ничего не ест. Мороженое ему только подавай и обязательно «Новинку». Может, с вами, за компанию?»

Я спрашиваю у Руслана, какая у него кличка в школе.

— Баламут, — отвечает он с натянутой улыбкой. — Потому что Багмут.

— Тоже мне кличка! — смеюсь. — А я бы тебе другую дала, похлеще.

— Какую?

— Скелетик.

— Разве я виноват, что худющий?

— А кто — я? Тут проще простого. Есть надо, вот и всё. Дают — ешь, не ройся, как курица лапой. Далеко заплывал? — перевожу разговор на другую тему.

— Далеко-о-о, — протягивает он важно, разбивая второе яйцо о край консервной банки. — Не верите?

— Почему?! Мой отец, тяжело раненный в голову, Днепр переплыл. Причём ночью, под артиллерийским обстрелом, под пулемётным огнём, вокруг бомбы рвались.

В глазах Руслана загораются два встревоженных лучика.

— Расскажите, пожалуйста, обещали.

Рассказываю. Это было глубокой осенью тысяча девятьсот сорок третьего года. Наши войска начали с ходу форсировать Днепр, чтобы освободить Киев от