Читалка - Допрос

свой личный мучитель или какой-нибудь другой поганец, так и оставшийся непобитым.

У Новикова этого самого врага звали Гарик.

Когда он пошёл в первый класс — Гарик уже учился в третьем.

Они пересеклись в коридоре спустя, наверное, неделю после первосентябрьской линейки.

Гарик заприметил Новикова и окликнул его. Кажется, причиной по которой Новиков был выделен в толпе, был слишком яркий его портфель. Мама выбрала и была собой очень горда. Проще было вырвать листок из альбома для рисования, написать на нём «чмо» и пришпилить сыну к спине.

— Эй, стой, я сказал! — крикнул Гарик.

Новиков, скособочившись, нёс портфель в руке. Он обернулся, изо всех сил улыбаясь.

За Гариком вослед потянулись его, судя по виду, одноклассники, казавшиеся тогда Новикову огромными. Вся эта, глазастая, со слюнявыми губами свора, явно предчувствовала какое-то развлечение.

Гарик приобнял Новикова. Спустя секунду Новиков оказался на полу. Портфель отлетел куда-то к батарее. Гарик сидел у поверженного на груди, с таким довольным видом, словно Новиков — торт в девять свечей, и Гарику сейчас их надо задуть.

Гарик ничего не делал, просто сидел. Новиков чувствовал то его мягкие ягодицы, то — когда пытался вырваться, а Гарик не давал, упираясь, — его очень твёрдые бедренные кости.

Время от времени Гарик наклонял над Новиковым большое, щекастое, веснушчатое лицо, и делал вид, что хочет плюнуть. Новиков пытался сдвинуть хоть на сантиметр свой подбородок, спрятать глаза. Гарик пересаживался ещё выше, почти на шею, его анатомию можно было почувствовать обонянием. Он зажимал голову Новикова коленями, и снова наклонялся, то выдавливая катушек белой и какой-то замечательно твёрдой слюны, то всасывая катушек снова.

Гарик слез с Новикова только когда прозвенел звонок. Вся форма Новикова была грязна.

Стоя у открытой двери в класс, Новиков долго отряхался, ни о чём не думая.

— У тебя ещё на спине… следы, — брезгливо сказала Новикову одноклассница, обходя его так, чтоб не коснуться

. «Следы» она произнесла так, словно в этом слове две «д» — след-ды! — с тех пор буква «д» противно напоминала Новикову отпечаток ботинка на спине, с внятной подошвой и полустёртым каблуком.

Только спустя минуту Новиков заметил, что все ученики, подхихикивая, взирают на него, а учительница, костлявая, с рыжиной дама, иронично смотрит в класс, ничего не говоря.

С пиджаком в руке Новиков поспешил на своё место, но учительница его остановила.

— Что нужно сказать в случае опоздания? — поинтересовалась она стеклянным и ровным как бутылка голосом.

Новиков не знал, что нужно говорить в случае опоздания и продолжал тереть спину пиджака.

Учительница отвернулась и начала урок.

Новиков стоял и тёр пиджак. Ладонь от трения стала горячей.

Спустя минуту учительница подошла, резко взяла меня ледяными и очень сильными пальцами за ухо и толкнула к моему месту. Новиков сел, оставив пиджак на коленях.

Слёз у него не было.

Вообще ничего у меня не было в голове, только горячо и пусто, горячо и пусто.

Гарик добирался до него не каждый день, но всё-таки часто. Иногда Новиков замечал его движенье по направлению к себе, безуспешно стараясь влипнуть в стену, но тут случалось чудо, и другой дурачок сам закатывался Гарику под ноги, там и оставаясь на ближайшую перемену. В эти минуты Новиков испытывал радость и зачарованность происходящим. Ему не было жаль никого. Он с трепетом наблюдал за страданиями другого существа, стараясь только не попадаться Гарику на глаза, потому что он мог в любую минуту отвлечься.

Из школы Гарика выгнали через год.

Скандал по тем временам был шумный. Он пришёл на уроки с самодельной зверской рогаткой, которая била метров на пятьдесят. Засадил мелко нарезанной, согнутой буквой «v» проволокой по заду нескольким первоклахам, в том числе Новикову, синяк был огромен, и удивительным образом не умещался на одной ягодице, но переползал через препятствие на вторую, она тоже на половину была сиреневой, как варение из сирени.

Потом Гарик поругался

со своей одноклассницей и, натянув тетиву, вогнал свою проволочную подковку ей в левый глаз, который в связи с этим вытек.

У девочки обнаружился папа, который пообещал Гарика убить. В виду того, что Гарик был недалёким соседом Новикова, он мог в течении дня несколько раз наблюдать его реакцию на все эти разнообразные события.

Реакция оказалась незатейлива в своей простоте: Гарику было по фигу.

Гарик не прятался от отца изуродованной и вовсе не переживал о самой, отныне одноглазой однокласснице. Гарик бодро косячил по двору вдоль и поперёк в поисках очередного веселья. Зенки малолетнего, всегда весёлого злодея щурились, зубы блестели на солнце.

Новиков старался никогда о Гарике не вспоминать, и даже лицо его забыть — и, кажется, добился в этом успеха, но сейчас память сделала странный выверт, и в одно мгновение Новиков поверил, что опер, который его мучил — это и был Гарик.

«Точно, он! — доказывал себе Новиков, — Только веснушки, эти поганые, грязные, отвратительные веснушки куда-то делись… А глаза — это сощуренные звериные глазки, эти уши в пушке, этот кривой какой-то лоб — всё осталось…»

Думать о Гарике, в любом его виде, хоть в прошлом, хоть в нынешнем, о катушках его слюны, о его газировке, о его бедренных костях, упиравшихся в самую грудь Новикова, оказалось натуральной мукой.

От этой муки нужно было бежать к людям, как из чёрного леса.

— Лёшка, ну, возьми трубку, — просил он, стоя посреди тротуара.

Лёшка трубку взял.

— Ты где? — поинтересовался Новиков.

— На работе, где же, — ответил Лёшка.

Новиков так искренне удивился, что несколько секунд молчал.

— А ты чего не на работе? — поинтересовался Лёшка равнодушно.

— Забыл совсем, — признался Новиков, — Я не заметил, как эти два… или три?.. когда это было? В пятницу ведь?.. как эти три дня прошли, не заметил. Как в бреду.

— Ты уволился, что ли, из магазина? — спросил Лёшка всё тем же голосом.

— Да нет… Сейчас позвоню, отпрошусь… И тебя наберу опять.

Новиков работал в