спешащей уже сангвинической подруги, помогающей ей покупать, просит еще поразмышлять с ней вместе, стоит ли брать это. И вообще. «Все только порчу, не создана я для этой жизни».
Лишь немногие из психастеников без помощи психотерапевта способны познать-прочувствовать свои духовные ценности, другие характеры, собраться как-то и, благодаря всему этому, найти свое незаурядное место в жизни, среди близких, созвучных им людей, навсегда обретая свой, свойственный своей природе смысл.
Особенно для примитивных, несложных душой тревожно-сомневающихся (психастенических) людей, без творческой смелости, без чувства юмора, благородного хулиганского полета в душе, жизнь превращается нередко в назойливо-строгое, механически-утомительное в своей тревоге выполнение какого-то свода правил (а то как бы чего не вышло!), навязчиво-скучное служение своему нравственному долгу, что может быть весьма тягостно для близких и даже, по сути дела, безнравственно. В этом смысле чеховский Беликов («Человек в футляре»), по-видимому, являет собою сгусток самого скверного психастенического.
Нередко и сложный ранимый психастеник (тревожно-сомневающийся) сухо отталкивает от себя людей, которые кажутся ему сразу же или с некоторых пор в чем-то лучше, значительнее его, а то и просто тот человек выше чином, ученой степенью. Или психастеник (тревожно-сомневающийся) избегает общения с этими людьми (хотя прежде, например до «повышения кого-то в чине», были друзьями). И все это – дабы не чувствовать себя рядом с таким «преуспевающим» человеком еще более неполноценным.
Или, например, иной психастенический профессор может быть весьма тяжелым своей раздражительной категоричностью, от которой несправедливо не видит в статье своего ученика что-то поистине хорошее из-за каких-то действительных недостатков. Однако он способен (во всяком случае, со временем) понять эту свою несправедливость и жестоко помучиться самообвинением. Самообвинение, однако, самообвинением, а эгоизм психастеника, нередко отталкивающего
от себя практически все, что не помогает служить делу (иногда ненужно-вымученному), – эгоизмом.
Может психастеник мучать близких своей, хоть и истощающейся, раздражительностью, мелочно-патологической добросовестностью-ответственностью, «великой» мечтательной ленью на диване от неспособности действовать активно-энергично.
Тем не менее и нравственно-психологические мечты-размышления чеховского интеллигента о светлом будущем (тесно связанные с его неспособностью живо и быстро практически действовать, упорно и добросовестно работать), и «ты меня уважаешь?» ленивого, непрактичного, пьяного русского мужика Емели есть все-таки составные части одного из российских деревьев, и мужик – корень этого дерева.
Подобные поступки и переживания-страдания не свойственны ни сангвинику, ни напряженно-авторитарному. Но в отличие от сангвиников и напряженно-авторитарных даже безнравственные психастеники крайне редко совершают какие-либо преступления, так как испытывают неимоверный страх перед возможным наказанием и даже перед самой процедурой следствия и не способны этот страх забыть, вытеснить в бессознательное. У них нет для этого ни пышно-красочных занавесок-эмоций, ни прямолинейной сверхуверенности в том, что преступное дело сладится без осложнений для них, а главное – жалит-мучает больная совесть.
Старые психастеники (тревожно-сомневающиеся), видимо, по причине, прежде всего, возраста, склеротической чувствительности, усугубившейся тормозимости-инертности и неспособности даже в старости естественно принять положение о полной смерти человека – могут сделаться, как и сангвиники, верующими в вечную жизнь души, в возможность встречи с любимыми, ушедшими из жизни. Религиозное это чувство, однако, проникнуто реальными земными красками. Думается нередко о материальности мысли, переживания и т. п.
Вообще говоря, болезнь и старость каждого из нас по-своему предрасполагают к вере.
* Деперсонализация (франц. depersonnalisation; де- + латин. persona – личность) – переживание
В психиатрии, характерологии нередко говорят широко об астеническом характерологическом складе, включая сюда и психастеника (тревожно-сомневающегося).
В астенике (застенчиво-раздражительном) преобладает над всем остальным раздражительная слабость с вегетативной неустойчивостью (то, что принято называть в медицине «астеническим синдромом»). Тягостные обычно переживания своей, неполноценности, высокая душевная ранимость не проникнуты здесь мыслительностью-аналитичностью-деперсонализационностью, как у психастеника (тревожно-сомневающегося). Тут больше истощающейся чувственности, «воспаленных» красок, но больше и истощающейся раздражительности, неряшества – от почти постоянной усталости, капризнее ранимость. До старости, например, саднит астеническую женщину обида на то, что в детстве подруга украла у нее куклу, а потом, поиграв, потрепав, подбросила. При этом, гиперкомпенсируясь, она все детство проиграла с мальчишками в футбол.
Здесь нет двигательной психастенической неловкости (от жухлой подкорки), но горькое ощущение повседневного расставания с чем-то, с кем-то может быть, по-своему, еще тяжелее, сильнее от ригидности, не загруженной сложным аналитическим размышлением. Малыш не может расстаться с кусочками старых поломанных игрушек. Женщина плачет, расставаясь с кошкой, с которой познакомилась в санатории.
Напрягаясь острой застенчивостью с сослуживцами, знакомыми, астеники (застенчиво-раздражительные) часто уже не способны сдерживаться с домашними, которых и не стесняются. Деперсонализация (менее выраженная, стойкая здесь) не спасает их от эмоционального захлеста, и на близкого человека обрушиваются по пустяку (например, за вопрос, который можно было бы и не задавать – и так ясно) такие ужасные оскорбления, что, кажется, после этого и жить вместе
