Читалка - Детство (Повесть)

довольно, перестань. Хоть сединам его уважение сделай! — уговаривают они и в конце концов спроваживают Расуля домой.

* * *

В квартале почти не осталось ребят, все разъехались, кто куда. Тишина кругом такая, словно улицу залило водой. От скуки я настроил решето-капкан, ловлю горлинок, воробьев. Но бабушка сердится: «Грех же!» Мать бранится. А дни-то долгие-долгие.

Во дворе нашего соседа торчало единственное дерево — яблоня, высокая, уже старая, наполовину засохшая, но она еще родила. Яблоки на ней только-только начали поспевать. Хозяев дома нет — перекочевали за город, там у них усадьба с садом. Мы — Агзам, Ходжи и я — перемахнули через дувал, взобрались на яблоню. Яблоки червивые, безвкусные, как вата. Но нас это не смущало — мы наелись досыта, насовали яблок за пазуху. Потом начали трясти яблоню, что есть силы, но слезть и собрать яблоки не успели: снаружи неожиданно загремела цепочка, открылась калитка, во двор вошел хозяин дома. С длинной хворостиной в руке он подошел к яблоне и закричал, задрав голову:

— Слезайте, негодники!

Бледные, растерянные и жалкие, мы притаились на яблоне. Слезать — боязно. И не слезать — нельзя. Бежать — как тут убежишь?! Чувствуя, как дрожат ноги, руки, мы медленно спускаемся на землю. Хозяин дома стоит над нами. Раза два замахнулся хворостиной, но почему-то бить не стал, а только пригрозил:

— Второй раз вздумаете перелезть через дувал, тронуть яблоню, ноги переломаю!

— Дяденька, больше никогда не тронем! — захныкали мы в один голос.

Хозяин ничего не ответил, молча повернулся и ушел в дом. А мы в одну секунду оказываемся на улице.

… Солнце палит. Пыль на улице раскаленным угольем поджаривает ноги. В воздухе, вычерчивая круг за кругом, медленно кружит коршун. Воробьи здорово дразнят его. Подлетят близко-близко и — раз! — нырнули вниз. Коршун, поддавшись на их уловки, бросается вслед, но всякий раз оказывается обманутым. Нас забавляет эта игра. Потом мы взбираемся на крышу высокого двухэтажного дома, ищем

гнездо трясогузки.

— Нашел, нашел! — шепчу я товарищам.

Трясогузка сидела на яйцах. Она вспорхнула и улетела.

Ребята с интересом рассматривают яйца, осторожно перекатывают их на ладонях.

— Ребята, не будем трогать, — говорю я. — Пусть она высидит птенцов.

Переходя с крыши на крышу, мы добираемся до Ак-мечети и затем до Балянд-мечети. Крыши горячие, воздух пышет пламенем, но мы не замечаем жары.

Баи и их сынки злятся, кричат снизу:

— Эй, что вы там делаете? Убирайтесь с крыши, нищее отродье!

Но мы не остаемся в долгу, выкрикиваем хором:

— Скупой бай! Жадный бай! Глупый бай! — швыряем комья земли и убегаем.

Так проходит время. Каждый день мы посещаем школу, Ученье дается с трудом. Многие ребята учатся по четыре, по пять, по шесть лет и бросают, дойдя до «Хафтияка». В учении нет твердо установленного порядка, правил, нет отдельных классов. В одной комнате громко, во весь голос, зубрим мы каждый свой урок. У кого есть усадьба, те всю весну и лето проводят за городом. А те, кто остался здесь, как я, например, хоть и дуреют от жары в душном классе, хоть учение опротивело нам до отвращения, вынуждены отсиживать полаженное время в школе, завидуя счастливчикам и мечтая хоть о маленьком садике.

— Отец говорил: вот накопим денег немного и купим сад, — вздыхает один из мальчишек.

— Денег накопить можно, если быть бережливым, — вступает в разговор другой. — Дядя каждый годовой праздник дарит мне пятак, а я сейчас же прячу его в шкатулку и запираю. Пусть это будет через тридцать — сорок лет, а на сад я обязательно накоплю. Отец говорит: капля по капле — озеро собирается…

Все мы громко хохочем.

— Сад — штука хорошая, да разве накопишь на него, собирая по пятаку?!

— Отец у меня парикмахер, — невесело говорит третий, — как мы можем накопить денег? Казан кое-как кипятим, да и то один день — мучная похлебка, другой — постный суп…

Я молчу, понурившись.

На школьном дворе, у хауза растут красивые шелковицы с пышными кронами

. Учитель приказывает нам перекочевать в тень шелковиц. Поднимается суматоха, мы подхватываем циновки, старую ватную подстилку, облысевшую овчину учителя и бежим к хаузу.

— Дети! Смотрите, циновки истрепались уже. Несите по целковому кто побогаче, по полтиннику с остальных, — строго приказывает учитель.

Требование денег на циновки особенно огорчает и вызывает беспокойство у ребят из бедных семей.

Жара стоит нестерпимая. Замерли, не шелохнутся листья на шелковицах. Разморенные духотой, утомленные зубрежкой, полусонные, мы затихаем. Тогда учитель внезапно встает и начинает хлестать нас всех подряд плетью.

— Господин! Вот уже третий день, как запропал Али. Если разрешите, я схожу к нему домой, узнаю, в чем дело, — с поклоном спрашивает учителя Агзам.

— Сиди, учи свой урок! — сердито обрывает его учитель. Потом приказывает мне и двум пятнадцатилетним подросткам, отличавшимся силой: — Идите, разыщите и приведите его, подлого!

Радуясь неожиданной свободе, мы все трое разом срываемся со своих мест и убегаем.

Дом Али в квартале Джар-куча. Мы входим во двор, здороваемся с его матерью:

— Ассалам алейкум! — Спрашиваем: —А где Али? Мы пришли за ним.

— За ним пришли? — говорит обрадованная мать Али, — Этот озорник на качелях качается вон на том дворе. Вы подойдите тихонько и сразу хватайте его, иначе он убежит.

Мы идем, осторожно ступая на цыпочки. Али и правда на качелях. А чуть дальше две хорошеньких девчонки собирают цветы в цветнике.

Качели устроены между двумя карагачами. Али с увлечением летает вверх-вниз.

Мы подбегаем внезапно. Али бледнеет, прыгает с качелей. Но один из моих спутников успевает схватить его и вывернуть ему руки.

— Идем, быстро! Пикнешь только, «пастилу» устроим — схватим за руки, за ноги и понесем, — пригрозил он. Девчонки застыли, пораженные, поглядывают то на Али, то на нас. Встряхнув его хорошенько, парень освобождает руки Али.

— Ну, пошли! — говорю я, — Бери свою сумку.

Али с минуту молчит, понурившись