месяцев: смерть матери, свадьба — не прошли бесследно для Ирены. Она заболела. Снова приехала тетя Марта и привезла с собой известного на всю округу знахаря Зиберта. Он осмотрел Ирену, оставил мешочек с сухими травами, объяснил, как их заваривать, получил за труды бутылку керосина и уехал.
Ирена проболела больше месяца. Тетя Марта с трудом выходила ее. Каждый день после работы прибегала Леля. Усевшись на край кровати, рассказывала:
— Немцы на фабрике стали злющие-презлющие. Плащей и плащ-палаток, простреленных, как решето, поступает навалом. Верно, русские здорово бьют фрицев.
— Слава богу! Наконец-то у фашистов земля начала гореть под ногами, — обрадовалась Ирена.
Леля наклонилась и прошептала ей на ухо:
— Вчера директор говорил надзирательницам Лотте и Берте, я случайно услышала, что фабрику придется эвакуировать в Шнейденмиль. Здесь оставаться опасно — в округе объявились партизаны. — И закончила громко: — Вот какие дела, Ирка! Поправляйся быстрее.
Годы без солнца
Юзефу исполнилось пятнадцать лет. Он заметно возмужал и манерами стал походить на отца. Столяр пан Грабовский взял его в ученики. Теперь каждую неделю Юзеф приносил домой несколько марок, выкладывал их перед сестрой на столе и солидно говорил:
— Держи! Скоро буду получать больше. Вместо стульев и табуреток начну делать шкафы. Мастер обещал.
— Спасибо. Дай я тебя расцелую.
— Еще что надумала! Что я, маленький или девчонка? После Рождества неожиданно получили долгожданную весточку от отца. Ее привез незнакомый, худой и изможденный мужчина. Отец писал:
«Дорогие мои! Я жив, здоров. Нахожусь в лагере для политических под Кенигсбергом. Как я живу, расскажет товарищ, который передаст это письмо. Я очень беспокоюсь за вас. Держись, Настка! Береги детей.
Бронек.»
Ребята обступили незнакомца.
— Скажите, как выглядит тато? Скоро ли вернется к нам? — спрашивали они.
— Я видел вашего отца всего два раза и то лишь издали, на лагерной поверке. А его письмо
попало ко мне случайно. Заболел я и ослаб настолько, что уже не мог работать. Товарищи, которыми, я узнал, руководил ваш отец, устроили меня в лагерный лазарет, а потом помогли мне и еще нескольким заключенным бежать. Перед побегом нам зашили в одежду письма с тем, что, если все будет хорошо, эти письма передать по адресам. Вот и все.
Ирена накормила гостя, напоила горячим желудевым кофе с сахарином. После ужина он стал разговорчивее.
— Лагерь, в котором держат заключенных, — рассказывал он, — находится на окраине Кенигсберга, на самом берегу Балтики. А военный завод, куда водят работать под конвоем, в пяти километрах от лагеря. По четырнадцать часов в сутки заключенные точат на станках гильзы для снарядов, грузят в вагоны ящики с оружием и патронами. Работа изнурительная, а кормят два раза в день одной брюквой. Сколько раз валились около вагонов или у станков без чувств. Отольют ледяной водой — и снова работать. На ночь загоняют в бараки, в каждый по пятьсот человек. А всего таких бараков в лагере девять. Успеешь занять нары — хорошо, нет — ложись на пол. Пол цементный, сырой. От моря дует пронизывающий ветер. В лагере, кроме поляков, русские, французы и чехи. Все живут одинаково…
Гость закашлялся и долго не мог успокоиться. Прощаясь, он попросил Ирену никому не говорить о нем, а письмо сжечь.
Письмо Ирена не сожгла и долго носила с собой серый клочок оберточной бумаги. Доставала его из-за выреза платья и перечитывала по нескольку раз в день. Она воспрянула духом: отец жив, а это главное.
Несмотря на опасения немцев, фабрика дождевиков не только осталась в Гралеве, но и разрослась чуть ли не вдвое. На школьном дворе построили еще два корпуса, завезли новые машины и оборудование. Теперь на фабрике работало уже свыше трехсот человек. От едкого клея руки у женщин покрывались язвами, распухали и нарывали. Ирена не спала по ночам от боли. Даже никогда не унывающая Леля жаловалась:
— Ох, болят, ну прямо мочи нет! Поджечь нам, что ли, эту проклятую фабрику
?
— Тише, ты! Никак в Германию захотела? — останавливала Лелю испуганным шепотком Зося. — Угонят нас, а у меня Дануся, у Ирки — сестренки. — Зося тяжело вздохнула и, увидев спешившую к ним надзирательницу, предупредила:
— Девочки, тише! Берта плывет.
Надзирательница Берта — уши и глаза директора фабрики. На жалобы Берта обычно отвечала:
— Руки болят? Ничего! Славян слишком много развелось, незачем их жалеть. Не хотите работать, не надо. Пошлем вас на курорт, в лагеря, там отдохнете, польские свиньи!
— У, фашистская гадина, — ругались про себя работницы.
По вечерам Ирена читала вслух книги Сенкевича, Пруса и Мицкевича. Некоторые из них были переписаны от руки и передавались из дома в дом. Рассказывали они о красоте и богатстве родной земли, о мужестве древнего народа, о его тяжелом прошлом. Халина, Ядвига да и Юзеф слушали сестру с затаенным дыханием. Слабый, колеблющийся огонек коптилки, висевшей над кроватью, едва освещал их тесную каморку.
Когда книги были прочитаны, Ирена стала рассказывать сказки и предания о городах Гнезне и Кракове с его легендарным замком Вавелем, о Варшаве, о красавице Висле. Ирена невольно подражала отцу и старалась говорить так же образно, занимательно и проникновенно, как он.
— На гербах старого ганзейского города Гданьска, — начала Ирена, — изображены львы, охраняющие щит с двумя крестами и короной. Львы смотрят друг на друга. И только в гербе на гданьской ратуше они повернули головы на восток и глядят на Золотые Ворота. Вот что рассказывает об этом легенда:
«Жил когда-то в Гданьске, над рекой Мотлавой талантливый скульптор Даниэль. Из-под его искусного долота выходили как живые фигуры купцов, ремесленников, ночных сторожей и рыцарей. Но охотнее всего Даниэль ваял львов. Когда ему поручили вылепить главный герб города над входом в старинную ратушу, Даниэля навестил его старый учитель. Придирчиво присматриваясь к работе своего ученика, сказал:
— Опять львы. Вижу, со львами ты в ладах. Это хорошо, потому что теперь
