Читалка - Крушение

в дом жену. Иначе кто позаботится о тебе?

— Заботиться обо мне?! Не говори так, дорогая. Привязать вас к себе для того, чтобы вы ухаживали за мной! Я не стою этого!

— Очень темно, отец, — заметила Хем. — Я принесу лампу.

Она принесла из соседней комнаты лампу и сказала:

— Из-за всех неприятностей я давно уже не читаю тебе газет по вечерам. Хочешь, сейчас почитаю?

— Хорошо, — ответил Оннода-бабу, поднимаясь, — посиди здесь, я сейчас вернусь. — И отправился к Джогендро. Он решил заявить ему, что сегодня не смог сказать об этом и отложил разговор до другого раза, но когда Джоген спросил: «Ну, как, отец? Говорил о свадьбе? Что было?» — он торопливо ответил: «Да, сказал». Он боялся, как бы Джогендро снова не разволновал Хемнолини.

— Она, конечно, согласилась?

— Да, что-то вроде этого.

— Тогда я пойду сообщу Окхою!

— Нет, нет, сейчас ничего не говори ему, — с испугом воскликнул Оннода-бабу. — Пойми, Джоген, действуя так стремительно, ты можешь все испортить. Сейчас незачем кому-либо сообщать об этом. Мы, наверно, поедем на запад, а когда вернемся, все устроим.

Ничего не ответив, Джогендро ушел. Завернувшись в шарф, он тотчас же отправился к Окхою. Окхой в это время был погружен в изучение английской книги по бухгалтерии.

Джогендро вырвал книгу у него из рук и отшвырнул прочь.

— Это все успеется, — заявил он, — а сейчас назначай день свадьбы!

— Что ты говоришь! — воскликнул Окхой.

Глава тридцать девятая

Когда утром на следующий день Хемнолини вышла из своей комнаты, она увидела, что Оннода-бабу молча сидит в тростниковом кресле у окна своей спальни. В его комнате вещей было совсем немного: кровать да небольшой шкаф в углу, на одной стене висела вставленная в рамку выцветшая фотография покойной жены, на другой — расшитый шелком коврик ее работы. В шкафу лежали до сих пор нетронутыми все мелочи и безделушки, уложенные туда еще при ее жизни.

Остановившись позади отцовского кресла, Хемнолини нежно провела рукой по голове

отца, будто отыскивая седые волосы, и проговорила:

— Идем, отец, выпьем сегодня чаю пораньше, потом пойдем к тебе в комнату, и ты опять будешь рассказывать мне о прошлом. Если бы ты знал, как я люблю тебя слушать!

За последнее время чуткость Онноды-бабу в отношении дочери настолько обострилась, что он моментально разгадал, почему Хем так торопилась с чаепитием. Скоро за чайным столом должен был появиться Окхой, и для того, чтобы избежать встречи с ним, Хемнолини хотела поскорее покончить с чаем и скрыться в уединении отцовской комнаты. Мысль, что Хемнолини стала теперь пуглива, как загнанная лань, причинила ему жестокую боль.

Сойдя вниз, он узнал, что чай еще не готов, и с гневом обрушился на слугу. Напрасно тот пытался объяснить, что чай сегодня попросили раньше обычного, — Оннода-бабу придерживался непреклонного убеждения, что все слуги воображают себя господами, и нужно нанять специального человека, который бы своевременно их будил.

Однако слуга подал чай очень быстро. Обычно Оннода-бабу пил чай медленно, смакуя каждый глоток и разговаривая при этом с Хемнолини. Но сегодня он с необычной поспешностью выпил свою чашку, стараясь поскорее окончить чаепитие.

— Разве тебе надо срочно уходить куда-нибудь, отец? — с некоторым удивлением заметила Хемнолини.

— Нет, нет, — ответил Оннода-бабу, — просто если в холодный день выпить горячего чаю залпом, то сначала хорошенько вспотеешь, а затем почувствуешь приятную свежесть.

Но не успел еще Оннода-бабу вспотеть, как в комнату вошли Джогендро и Окхой. Сегодня в туалете Окхоя была заметна особая тщательность. Грудь украшала цепочка часов, в правой руке он держал трость с серебряным набалдашником, в левой — какую-то книгу, завернутую в темную бумагу. Сегодня он не сел на свое обычное место, а придвинул кресло поближе к Хемнолини и, смеясь, обратился к ней:

— Ваши часы, видно, спешат сегодня!

Хемнолини даже не взглянула в его сторону и не ответила на вопрос.

— Хем, дорогая, пойдем наверх, — сказал Оннода-бабу

. — Надо разложить на солнце мои зимние вещи.

— Ведь солнце не убежит, отец, — заметил на это Джогендро. — Зачем же так спешить? Хем, налей-ка Окхою чашку чая. И мне тоже. Конечно, сначала гостю.

Окхой рассмеялся.

— Вы видели когда-нибудь такое самопожертвование? Прямо второй сэр Филипп Сидней!^[42]

Хемнолини, не обращая ни малейшего внимания на его слова, приготовила две чашки чая: одну она передала Джогендро, а другую резко подвинула в сторону Окхоя и взглянула на отца.

— Скоро станет жарко, нам будет трудно работать, — сказал он. — Пойдем сейчас же, Хем!

— Сегодня незачем сушить вещи! — воскликнул Джогендро. — Ведь Окхой пришел…

Тут Оннода-бабу пришел в ярость:

— Вам бы только принуждать! Только бы заставлять людей делать, как вам угодно, пусть даже это стоило бы им жестоких страданий. Я долго все терпел молча, но теперь довольно! Хем, дорогая, с завтрашнего дня мы с тобой будем пить чай наверху, у меня в комнате!

Произнеся такую речь, Оннода-бабу собрался было вместе с Хемнолини покинуть комнату, но девушка спокойно сказала:

— Посиди немного, отец, ты ведь еще не вдоволь напился чаю. Окхой-бабу, могу ли я спросить, что это за таинственный предмет, завернутый в бумагу?

— Не только спросить, но вы можете даже и проникнуть в эту тайну, — ответил Окхой и протянул сверток Хемнолини.

Она развернула его и увидела томик стихов Теннисона в сафьяновом переплете. Девушка вздрогнула и побледнела. Такой же том, в точно таком переплете она получила в подарок уже раньше. Он и сейчас бережно хранился в ее спальне, в одном из ящиков письменного стола.

Джогендро слегка улыбнулся.

— Тайна еще не вполне раскрыта, — заметил он и открыл первую чистую страницу. На ней было написано: «Шримоти Хемнолини в знак уважения от Окхоя».

Книга выскользнула из рук девушки и упала на пол. Даже не взглянув на нее, Хемнолини обратилась к Онноде-бабу:

— Пойдем, отец.

Они вместе вышли из комнаты. Глаза Джогендро метали молнии:

— Кончено, я не желаю