Читалка - Записки командира штрафбата

судя по киноварным кантам на новеньком (как у меня) кителе и галифе. Головы у капитана нет. Документов никаких. Есть такая особенность — если ты высунул голову из траншеи, а рядом ударил снаряд, то головы нет, она улетучивается… Пожалел несчастного, иду дальше…

Вспомнилось, как на Лелявинском «пятаке» однажды я не спал трое суток. В первой траншее по-над берегом Волхова, в блиндажике я свалился и мертвецки заснул. Не слышал взрыва снаряда, но, открыв глаза, увидел: блиндаж наполнился стеной пыли и песка, сыпавшегося с потолка-наката. У входа — двое убитых наповал осколками связистов и рядом полевой телефон. Появились другие связисты, унесли погибших. Противник то и дело накрывал нас пачками артиллерийских снарядов. Мне надо было добраться до КП своего полка, к новому заместителю, подполковнику. Со мной пошел старший сержант-пограничник, наблюдатель. Выждав момент, делаем бросок: я первый, он чуть следом за мной. И тут снова нас накрыли снаряды. Я успел допрыгнуть в траншею, оглянулся — моего спутника не было, будто он испарился! Переждав, я возвратился по своему следу, но пограничника так и не обнаружил. Вспомнил: когда бежали, то один из снарядов разорвался позади меня, почти рядом, и меня по воздуху бросило в траншею, куда мы стремились!.. Стало понятно: при попадании снаряда в человека он исчезает, испаряется при страшной температуре взрыва. Таких погибших бюрократия от военных называла без вести пропавшими… Так «пропал» и мой комроты Чирков Петр под стенами Новгорода. Его матушка стала получать пенсию только с 1975 года из-за того, что сообщили: «без вести пропал», а он погиб в воронке, которая затянулась илом после взрыва снаряда… Через 30 лет я всё-таки разыскал документ о его гибели в том бою.

Переправился на ту сторону Волховца лодкой под прикрытием моста и бетонных опор. Вижу, навстречу идет Андрей Мезенцев — однокашник по училищу и тоже капитан, с орденом Красного

Знамени за отличие в штурме. Молодец подполковник Токарев: он наградил за тот бой до тридцати отличившихся командиров и рядовых!

Мы, однокашники, теряли своих лучших друзей. Первым пал на поле боя в мае 1942-го в 299-м полку Алексей Егоров, мой однополчанин еще по Сретенску. В июне погиб Михаил Моржаков, бывший курсант, старшина 12-й роты в Свердловске. Исчез из поля зрения Николай Филатов. Кто следующий?!

Я принял назначенное мне «место отсидки» под мостом, где непрерывно от быков отскакивали, высекая искры, пули. Здесь стрельба шла с обеих сторон круглосуточно, там и тут крепостные укрытия. Пали́ в белый свет как в копейку!

Просидел я здесь весь май и половину июня. Из полка — ни звука. Сборный отряд, наполовину из морских пехотинцев, подчинялся 299-му полку и даже нашей дивизии. Видимо, в штабе полагали — держат «место» за Волховцом, и то хорошо! Ведь уже доложено наверх, что мы там закрепились. Но и здесь, нет-нет, появлялись раненые или приносили убитых, переправляя их потом на правый берег…

Моё намерение повидаться с комполка Токаревым не увенчалось успехом, в это время он исчез из моего поля зрения в армейских кадрах, а за него уже был московский осетин Ермишев Иван Григорьевич. Перейти под крыло Токарева мне так и не удалось!

* * *

Возвращаюсь в свой полк. Кто ни встречается со мной — шарахается, как от чумного! Не пойму, страшный я стал какой-то или что? Прихожу в сан-пункт к Настеньке Ворониной. Она, увидев меня, аж присела на топчан с расширенными от испуга или от радости глазами. Спросил: что происходит, почему от меня шарахаются? Настя, ахая, сообщила: на меня давным-давно отправлена домой «похоронка» с извещением о том, что я убит. Не веря своим глазам, она даже положила руку на мое плечо:

— Ты ли, Миша?

— Да я! Чёрт-те что! — вскричал я, и узнаю суть дела и подробности: того капитана, которого я видел на бруствере без головы от попадания

снаряда, в новеньком форменном кителе, приняли за меня! Но не обратили внимания на петлицы и канты артиллериста.

— Настя, как же ты забыла, я же оставил тебе на хранение своё обмундирование и шинель!

Настя окончательно растерялась, приняв на себя вину о слухах…

* * *

До начала октября меня направили курировать — судить тактические учения в ближний прифронтовой запасной полк. Там у меня украли полевую сумку с важнейшими документами, кое-какими наградами, записями и адресами… Переживал страшно. В голове не укладывалось: как можно служить в РККА и красть? Что же это, армия или сброд?!

Вернулся в полк. В первых числах октября, еще было тепло, 1-й батальон Гайчени бросили форсировать Волхов и брать высоту Мысовая, расположенную неподалеку от новгородского пригорода Кречевицы. Это была не высота, а береговой мыс на западной стороне реки. На рассвете без надлежащей артподготовки, не подавив основные огневые средства противника, батальон на лодках (в которых каркасы были обтянуты брезентом) достиг середины реки и был встречен ураганным артиллерийским и пулеметным огнем немцев. На противоположный берег высадились две трети батальона, остальные пошли на дно Волхова с лодками и пулеметами… Это был расстрел, как и при штурме Новгорода!

Семь дней бился батальон, погибая в неравной схватке. Они все-таки прорвались до шоссе Подберезье—Новгород, уже северо-западнее высоты! Но помощи не было ни от полка, ни от дивизии. Эту высоту хотели взять «на авось», что стоило полку гибели батальона, его командира Григория Гайчени и замполита Федора Кордубайло. Что думали они, погибая?..

Без резервов, необходимой артподготовки им было приказано брать высоту с форсированием реки шириной 600 метров. Это — безумие!

И снова Лапшин, Ольховский и штаб дивизии — молчок…

Высоту Мысовая перед этим уже брали, но по приказу командарма Яковлева почему-то оставили. И противник укрепил её неприступно.

На седьмой