Читалка - Обида

помощником рос. Ему и подсказывать не надо, сам углядывал, где подсобить. Бывало, подкосить встану, а он уже за мной по пятам идёт — валки разбивает. Грабли-то длиньше его раза в два… Нагонит меня и стоит ждёт, пока я вперёд уйду. А какой из меня косец? Смолоду медленно косила. Мой-то ругал меня, бывало: ты, говорит, не косишь, а броишь. Куда ты по самой земле берёшь? Зачем жадничаешь? После тебя и трава больше не поднимется. А я не могу по-другому. Всё мне кажется, что много остаётся… А зимой, когда идёшь сена задать корове да прикидываешь, чтоб не переложить, а корова смотрит на тебя и просит, а ты бережёшь каждую былинку, — сердце разрывается. А иначе до весны не хватит…

Бригадир наш, Василий Евграфович, нам, конечно, как родным помогал. Вспахать или окучить — он всегда, про лошадь всегда сам спрашивал: не нужна ли? Большая от него помощь была, а до сих пор бобылём живёт. Ходила тут к нему женщина из другой деревни, а потом перестала.

Так и кувыркались мы с Колюшкой потихонечку.

Степан с Райкой видят, что ничего у них насчёт Колюшки не выходит, начали с другого бока заходить. Я думаю, это Райкина работа. Она у меня хитрющая, Райка-то, прямо лиса.

Только Колюшка в армию ушёл, как посыпалось: приезжай да приезжай, всё равно одна, а Николай прямо из армии к нам завернёт. Поживёте сколько захотите. Не понравится — уедете обратно. Дом большой, места всем хватит. Будет тебе чугунами живот рвать, у нас газовая плита. Скотине мы не варим, поживёшь как в санатории. Хоть отдохнёшь.

Засомневалась я, но ответа покуда не даю. Вот вернётся Колюшка — а служить ему какой-нибудь год остался, — тогда поглядим. Как он захочет…

Пришёл Николай из армии, я ему и рассказала. Спрашиваю: мол, как ты сам думаешь? Он молчит, только улыбается. А меня-то уже забрало не на шутку. И то сказать, Раиса мне ведь не чужая! Дочь! Уж как бы, думаю, славно всем вместе жить. Матери ведь всегда хочется сгрести всех своих детей в кучу и не отпускать от себя до самой смерти… Вот я и не отстаю

от него:

— Ты, Колюшка, не молчи. Нет так нет. Чего молчать-то? Жизнь там хорошая, сытная, и хотят они тебя до страсти. А со Степаном ладить можно — сам знаешь. Ты уж, Колюшка, ответь окончательно. Коль не хочешь, так силком тебя никто не потащит.

Говорю, а у самой всё внутри обрывается: вот согласился бы… Это ещё потому, что Райка, хитрая лиса, мне в отдельном письме писала, что девок у них на Кубани очень много — больше, чем ребят, и какую ни возьми — красавица. Одно слово — казачки, дело известное. И хозяйственные, работящие, в руках так всё и горит. А женихов, конечно, поменьше, и потому они в цене.

А Николай ходит, посмеивается на меня, на старую, и, с места мне не сойти, все мои переживания как по книге читает. Обычное дело — кто меньше говорит, тот приметливее.

Помурыжил он меня денёк-другой для важности и говорит как-то за ужином:

— Можно поехать. Интересно.

Засуетилась я, завертелась, чисто девка, а он ещё шибче посмеивается. Вот ведь тоже добрый, а хитрый. В меня. Старик-то мой, покойник, всю жизнь говорил, что если дети в меня пойдут, то не пропадут. Ох я раньше хитрая была… Теперь уж не до хитрости. Себя бы не забыть. Давеча поставила поросёнку болтушку варить, да и вспомнила, когда крапива в чугуне скворчать начала, чуть не сожгла…

Тогда Колюшка тем же вечером и настрочил на Кубань о своём согласии.

Потом Степан присылает: мол, сам за вами приеду, помогу, всё равно у меня к осени с этим временем свободно. А вы покуда спокойно собирайтесь.

А какое тут спокойно?! Спать ложишься — одна дума. Утром идёшь коз доить — другая. Куда козочек деть? Под нож нипочём не дам. Жалко ведь, привыкла.

Поросёнка вот придётся теперь раньше резать. Обычно я к ноябрьским зову Василия Евграфовича. Опять жалко.

Картошку куда девать? И вообще весь огород — он трудов, чай, стоит. Шутка ли — цельное хозяйство! А я беспокойная.

Однако сенца козочкам всё равно собираю, хоть и ехать. В случае чего, вместе с сеном и отдам, а лишняя пятёрка или десятка

пригодится.

Захлопоталась я — мочи нет, а Николаю ничего — работает, как работал. Только с утра и слышишь, как в поле застрекотало, — стало быть, его трактор.

Виду, конечно, оба не подаём, но все уже и так знают. И как только проведали?..

Собираюсь я, собираюсь, но нет-нет и возьмёт сомнение: как будет, что? Вперёд не заглянешь… Вон взять кота Тишку — опять же голову сломаешь…

Я ведь здесь вроде ночного сторожа на телятнике. Не от воров, конечно, какие тут воры, да разве телёнка упрёшь, а для порядку. Телята — те же малые ребята, за ними глаз да глаз нужен. Тут давеча один бычок в яслях доску выломал и застрял копытом-то. Если б я не пришла, к утру он бы всю ногу себе испортил.

Вот и хожу я первый раз в одиннадцать, а потом уже под утро, часа в три. Посмотрю, всё ли в порядке, и можно спать спокойно…

Как собираюсь, Тишка уже с печки смотрит. Полушалок накину, он с печки спрыгивает — и за мной. Тоже идёт дежурить. У него, значит, там своя работа. Мышей в телятнике — пропасть. И мне веселей. Так и идём вдвоём, разговариваем. Оглянусь, тут ли он, и рассказываю:

— Ну куда я тебя дену? С собой на Кубань везти — срамота. Что там, кошек нету? Оставлять жалко. Конечно, на телятнике ты не пропадёшь. А зимой? Куда ты зимой денешься? Зимой в телятнике холодно… И как я там? Здесь я сама себе хозяйка. Заколешь поросёнка и прикидываешь. Сереньке надо шматок послать? Надо. Он деревенское с чесночком любит. Соньке тоже надо. А если её-то Лёва, как в прошлый раз, на машине приедет, то нужно и картошечки с собой набрать мешок-другой. Капустки кислой, огурчиков, ещё чего по мелочи. Домашнее всегда вкуснее. Да и не набегаешься на рынок за каждой головкой лука.

Дуськина Галька должна вот-вот второго рожать. Грозилась на лето привезти, показать правнучка. Куда она теперь приедет? И ребёночка хорошо козьим молочком покормить. Для ребятишек оно самое полезное. А там как будет? Кого я туда позову? Кому гостинца соберу? То-то… А Райка хитрая, да и Степан не промах