Читалка - Мои пятнадцать редакторов (часть 2-я)

осталось от поэта. И ещё пара строк в библиографии Сахалинской областной библиотеки.

Осенью 2001 года в одном из пансионатов города Хайфа скончался 65-летний писатель-эмигрант из России А. Тоболяк. Смерть его осталась почти незамеченной читающей публикой: к тому времени некогда популярного автора в России уже успели забыть, а в Израиле узнать его ещё не успели.

Не слишком практичный в быту, легко относившийся к славе и деньгам, Тоболяк на Сахалине до сих пор остаётся личностью легендарной. Достаточно полно и хорошо рассказал о нём журналист и писатель В. Семенчик в очерке, опубликованном в альманахе "Сахалин". Без сомнения, сахалинская литература 80-90-х была бы заметно бедней без Тоболяка, с его слегка театральной судьбой и умело выписанными повестями.

С Тоболяком я познакомился в 84-м в Южно-Сахалинске — на областном семинаре молодых литераторов. Наши дружеские отношения продолжались вплоть до моего отъезда на материк. Иногда мы встречались каждый день, иногда — через месяц или год. Все зависело от обстоятельств — жизненных и житейских. Бывало, он ночевал у меня, случалось — я у него. А иногда обоим приходилось ночевать там, где нас накрывала волна очередного застолья.

Несколько лет назад я написал небольшой рассказ, посвящённый А. Тоболяку — "Не кормите кошку с балкона". Позвольте выдернуть из него несколько абзацев:

"…Однажды мы надолго заблудились в квартире случайного знакомого. Сначала пили за новую книгу, потом — за её автора, а дальше — за тех, кто находился сейчас рядом с ним. Поименно, но без фамилий. День то и дело менялся местами с ночью, и это было немного странно. "Сегодня — это уже сегодня, или пока еще вчера?" — мучил нас один и тот же вопрос. Ответа мы, понятно, не находили.

В поисках выхода мы бродили среди незнакомой мебели, перманентно натыкаясь на сервированный стол. Он подстерегал нас повсюду — на кухне, в гостиной, в спальне, даже в прихожей. Уйти через дверь не представлялось никакой возможности (иногда так бывает

). Мы попытались обмануть коварный стол: сделали вид, что отправляемся на кухню, а сами прокрались в спальню и выбрались через окно.

На улице нас встретили. Двое в форме, не считая "бобика". Спросили документы, которых мы с собой не носили. Запахло протоколом и принудительным выяснением личности. Край света, по меткому выражению поэта, поджидал нас за первым же углом…

Тогда он вынул из кармана только что вышедшую книгу и ткнул пальцем в свою фотографию.

— Это я, — сказал он, и тут же спросил: — Это я?

— Это вы, — был ответ. — А вот вашего приятеля мы не знаем.

— Ничего, еще узнаете! — весело прозвучало в ответ. — Вот пару книжек издаст, и тогда!..

Он был щедрым человеком…"

Вот так, или примерно так, выглядели иногда наши встречи.

В своих воспоминаниях Семенчикназывает Тоболяка гением искреннего общения. Рискну внести уточнение: на мой взгляд, он был гением застольного общения. Искренность близка к истине лишь на трезвую голову, в своём застольном варианте она часто оказывается заранее подготовленным экспромтом.

Я знал Тоболяка разным: трезвым, выпившим, прилично выпившим и выпившим изрядно, однако каких-то особых откровений за ним не замечал. Если не принимать за таковые неуёмное желание балагурить, дурачиться, читать стихи… Но этим за столом отличаются многие литераторы.

Путь к прозе Тоболяк начинал с поэзии. В дружеской компании любил почитать что-нибудь из "Северного цикла". Так он называл стихи, написанные в Эвенкии, где в 70-х работал журналистом на радио.

с чувством декламировал подвыпивший Тоболяк. История о товарище Ботулу, получившим свою законную алкогольную пайку, воспринималась компанией с неизменным успехом.

Вне пиршественного стола Тоболяк был другим: рассеянным, малоразговорчивым, чаще всего — озабоченным поиском денег, печатной машинки или бумаги для неё. Любил вдруг исчезнуть

на неделю или месяц из поля зрения — уехать на рыбалку или отправиться в творческую командировку, согласно путевке Сахалинского бюро по пропаганде художественной литературы. Но чаще всего исчезновение было связано с работой над очередной рукописью. Писал Тоболяк торопливо, запойно, хотя и мелким, но разборчивым почерком, неизменно оставляя большие поля, так что страницы рукописи живо напоминали газетные гранки.

Издавали Тоболяка довольно охотно. Его повести читаются легко и быстро, правда, и забываются они столь же быстро и легко. Но это удел многих и многих написанных книг: сколько талантливых романов, рассказов и повестей человечеством было прочитано — и забыто!

Известность пришла к Тоболяку после первой его повести "История одной любви", опубликованной в 1975 году журналом "Юность". Вскоре автор переделал "Историю…" в пьесу, и за нее тотчас же ухватился с десяток провинциальных театров. А чуть позже появился и киносценарий, по которому Свердловская киностудия сняла полнометражный фильм "Только вдвоём". Согласитесь, не каждый писатель возьмется трижды перелицовывать один и тот литературный материал. Должна быть на это веская причина. Нашлась она и у Тоболяка. Не стоит уточнять, какая именно. На несколько лет повесть стала для автора источником весьма неплохого дохода.

По мнению писателя М. Веллера, "История одной любви" — конъюнктурная вещь. С этим трудно не согласиться. Бесхитростный сюжет о молодожёнах, в поисках романтики приехавших работать на Крайний Север, идеально ложился в русло официальной политики тех лет. Вряд ли это было случайной удачей автора. На семидесятые годы приходится последний всплеск трудового патриотизма в стране, время газетно-журнальной романтики БАМа, КамАЗа и прочих "строек века".

(Помню, как в начале 70-х по комсомольской путёвке я отправился на строительство Приморской ГРЭС. Романтика улетучилась сразу же после знакомства с героями IX-й пятилетки. Основной рабочей силой на строительстве электростанции были "химики" — условно